Честно говоря, тогда я как-то иронически воспринял эти советы и только потом понял, какими полезными они были. Сегодня на мне удобные, несколько растоптанные и совсем не импортные туфли, забыл точно — откуда, житомирские или белоцерковские, но я в них ходок и выдерживаю до вечера.
Следующий магазин оказался совсем маленьким, с одной кассой и без Марий. Я управился тут за десять минут и начал оптимистичнее представлять своё ближайшее будущее. Однако в гастрономе на параллельной улице не было ни директора, ни его заместителя, пришлось ограничиться заведующим секцией и председателем месткома. Тут я растерял фору, полученную в предыдущей симпатичной торговой точке. Провозился целых сорок минут — и безрезультатно.
Потом был небольшой универмаг, разделённый на бесчисленное количество секций с кассой в каждой; одна, запасная, стояла в подсобке, и где-то в кладовке после долгих поисков удалось найти ещё две испорченных.
Короче, к восьми часам я обошёл не четырнадцать-пятнадцать магазинов, как планировал, а всего одиннадцать. Я с удовольствием сел в полупустой троллейбус и дал отдых натруженным ногам.
В управлении меня уже ждали Крушельницкий, Проц и ещё несколько незнакомых оперативных работников. Не надо было быть большим физиономистом, чтобы понять: их тоже постигла неудача.
Мы лениво и устало обменялись мнениями, сдали чеки на экспертизу и разъехались по домам, чтобы завтра с самого утра продолжить обход магазинов.
В гостиничном буфете я выпил две бутылки кефира с не очень аппетитными булочками, одним глазом посмотрел телевизор в холле и завалился спать.
Заснул сразу и спал без снов. В семь меня разбудил телефонный звонок Крушельницкого. Я провёл электробритвой по щекам, выпил припасённого с вечера кефира и еле влез в переполненный с утра троллейбус.
Примерно в одиннадцать, после пятого магазина, я позвонил дежурному по управлению: условились, что будем держать его в курсе дел. Но ничего радостного он не сообщил — прочесали уже больше половины торговых точек, и никаких следов.
Я представил, как ходят по магазинам и столовым, ругаясь и бормоча себе под нос проклятья, мои коллеги по розыску, а подлец Пашкевич наслаждается где-то с брюнеткой, целует губки бантиком, нах-хал проклятый…
Разозлился и чуть бодрее побежал в столовую, которая значилась в моем маршруте.
Ещё раз позвонил в управление в два, когда магазины закрывались на перерыв. Дежурный, узнав, кто звонит, радостно заорал в трубку:
— Товарищ капитан, майор Крушельницкий просил вас срочно приехать!
— Нашли?
— Кажется.
Я вышел из будки телефона-автомата, ощутив, как сразу у меня отяжелели ноги. Любопытно: ещё минуту назад готов был бегать до вечера, а тут захотелось сесть тотчас же, даже вон на ту урну для мусора или прямо на бровку тротуара, — сесть, вытянуть ноги и ни о чем не думать.
Слава богу, увидел зелёный огонёк такси. Невероятно, но таксист остановился, более того: он не возразил, когда я назвал адрес, а может, просто не захотел спорить с человеком, едущим в управление милиции: кто ж его знает, что это за птица!
Крушельницкий разговаривал с кем-то по телефону. Помахал мне рукой, приглашая сесть, и продолжал:
— Возьмите машину и привезите её сюда. Немедленно, очень прошу не задерживаться. Да, да, мы ждём.
Положил трубку, посмотрел на меня долгим взглядом, но ничего не сказал.
— Нашли кассу? — не выдержал я долгой паузы.
— Нет, не нашли. Но Проц нашёл столовую, откуда её увезли. Оказывается, ещё четыре дня назад. И официанткой там Мария Панасовна Щепанская. Два года назад освободилась из колонии. Перед этим работала продавщицей и получила срок за недостачу. В пятницу подала заявление и ушла с работы.
Представляешь, в январе Щепанская была в отпуске и ездила в Кривой Рог, там у неё то ли родственники, то ли знакомые.
— Адрес?.. — я чуть не застонал от нетерпения.
Крушельницкий покачал головой.
— Такая штука, — объяснил он. — Щепанская прописана на Зеленой улице, однако там не живёт. Поругалась с хозяйкой и сняла где-то другую комнату. Сейчас Проц привезёт сюда её подругу, разыщет и привезёт — она знает, где живёт Щепанская.
Я заёрзал на стуле.
— И в какой же столовой работала Щепанская?
— Официанткой в вареничной. Неподалёку от завода автопогрузчиков. В прошлом году там поменяли кассу, а старую выбросили в сарай с разным барахлом. Замок гвоздём можно отпереть, сарай во дворе и никем не охраняется. Да и кому нужны старые кастрюли и списанная посуда? Ключ от сарая висит в подсобке. Щепанская могла захватить его с собой, вечером подъехали на машине, вынесли кассу, и конец. А в воскресенье бросили куда-нибудь в речку или озеро — сто лет ищи!
— А как портрет — сходится?
— Тютелька в тютельку: брюнетка, красивая и губы красит ярко.
— А фото?
— К сожалению, нет, она своё личное дело стащила. Перед тем, как уволиться.
— Прописана на Зеленой, а живёт на Пекарской! — Мне стало весело. — Вот посмотришь, живёт на Пекарской, и мы её, рабу божью, вместе с лысым красавчиком… — Мне не удалось докончить эту радостную и, как вскоре выяснилось, беспочвенно радостную тираду, потому что дверь открылась, и Проц ввёл в комнату светловолосую девушку.
— Оля Верещака, — представил он. — Подруга Щепанской.
Проц придвинул девушке стул, она присела на краешек, насторожённо посмотрев исподлобья.
— Ну и чудесно! — широко улыбнулся Крушельницкий, как старой знакомой. — Вы, Олечка, давно дружите с Марией?
— Год уже или чуть больше. Работаем вместе.
— Подруги?
— Да.
— Давно виделись?
— В пятницу, она расчёт взяла.
— Почему уволилась?
— Лучшую работу нашла. Тут девяносто рублей, а там сто десять и прогрессивка.
— Где?
— В гастрономе.
— В каком?
— А я не спрашивала.
— Бывали у Марии дома?
— Конечно.
— Где живёт?
— На Пекарской.
Крушельницкий невольно посмотрел на меня и удовлетворённо улыбнулся.
— Номер дома и квартиры?
— А я не знаю.
— Как же так? Ходили к подруге и не знаете?
— А зачем мне? Дом знаю и квартиру, на втором этаже справа. А дом, кажется, третий от Чкалова.
Маша у старушки комнату сняла: сорок рублей в месяц.
— Поехали, — встал Крушельницкий, — покажете нам квартиру Щепанской.
— Для чего она вам?
— Говорят, красивая женщина. Познакомите?
Оля смерила Крушельницкого оценивающим взглядом.
— Вы серьёзно?
— Куда серьёзнее.
— Опоздали, у Марички уже есть…
— Это тот, лысый?
— Откуда знаете?
— Мы, дорогуша, все знаем.
— Он вас с лестницы спустит. Ревнивый и злой.
— Ревнивый — это хорошо. И давно он у Марии?
— С неделю.
— Хорошо лысым: девушки их любят.
Оля хохотнула.
— Скажете…
— Неправда?
— У вас такие красивые волосы…
Это был прямой намёк, и Крушельницкий тут же перефутболил девушку мне:
— Вот у кого шевелюра — на десятерых хватит.
Оля посмотрела на меня, но я, видно, не произвёл на неё впечатления, снова повернулась к Толе и поправила причёску.
— Зачем вам Маричка? Милиция — и вдруг Маричка!
— Поехали… — Крушельницкий осторожно взял её за локоть и повернул к дверям. — Поехали, дорогуша, потому что мне иногда бывает очень трудно ответить на такие вот прямо поставленные вопросы.
Мы приехали на Пекарскую, и Оля указала на ворота в старом, почерневшем доме. Объяснила, что квартира старушки — первая в коридоре справа.
Девушка осталась в машине с шофёром, а мы втроём поднялись по лестнице. Коридор — длинный и тёмный, двери высокие, тяжёлые, обитые железными полосами, будто их обитатели собирались отражать вражеское нападение.