Мы с Толей стали по обеим сторонам двери, а Проц позвонил, резко и требовательно. Никто не отозвался, и лейтенант позвонил ещё раз, наконец за дверью послышалось шарканье, и тонкий голос спросил:
— Кто?
— Из домоуправления.
Лязгнул замок, потом ещё один, дверь открылась удивительно плавно и тихо, и маленькая высохшая старушка в платочке выглянула в коридор. Я легонько отстранил её и проскользнул в прихожую. Знал, что вход в комнату Щепанской справа, неслышно сделал несколько шагов и остановился на пороге.
Комната была пуста.
Крушельницкий уже исчез за дверью старухиной комнаты, а Проц заглянул в кухню. Старушка, как остановилась на пороге прихожей, так и стояла, испуганно глядя на странных гостей.
Я вошёл в комнату, открыл дверцы гардероба, заглянул под кровать, хотя уже знал, что ни Щепанской, ни Пашкевича нет, что мы опять опоздали: ни в гардеробе, ни в старомодном комоде не было ни одной вещи, которая могла бы принадлежать красавице Марусе или её лысому любовнику.
Вышел в прихожую и столкнулся нос к носу с Крушельницким. Он покачал головой, я зло выругался сквозь зубы, но Толя не воспринял моего возмущения, улыбнулся и сказал:
— Теперь они уже никуда не денутся. — Повернулся к старушке, объяснил: — Мы из милиции, бабушка, извините, что так вот ворвались. Где ваши квартиранты?
— А съехали.
— Когда?
— В субботу.
Это было любопытно: съехали за день до афёры с коврами. Ночь где-то провели, а потом, собрав деньги возле универмага, сразу скрылись.
Крушельницкий вынул из кармана бумажку.
— Вы, бабушка, читать умеете?
— Почему же не умею, только вижу…
— Вот постановление на обыск в вашей квартире. — Проставил данные и расписался на бумажке. — Согласно закону в экстренных случаях можем и без разрешения прокурора. Сейчас лейтенант позовёт понятых, — кивнул в сторону Проца. — Кстати, Игорь, скажи Оле, пусть зайдёт сюда.
— За какие это грехи? Живу мирно и ничего не украла, — обиделась старуха.
— Вы — ничего, а ваши квартиранты…
— Почему я должна за них отвечать?
— Ваши жильцы — опасные преступники, и мы ищем их.
— Марийка — преступница? — не поверила та. — Тихая и смирная, год жила, и ничего.
— В тихом омуте черти водятся. Не говорила вам, что в колонии была?
— Это как же понимать — в тюрьме?
— Точно, бабушка, по-вашему — в тюрьме.
— А что сейчас украла? — Тусклые старческие глаза вдруг блеснули любопытством.
— А это, бабушка, пока что секрет. — Крушельницкий разложил на столе, покрытом льняной скатертью, фотографии. Дождался, пока Проц приведёт понятых, и предложил старухе: — Взгляните, кто из них ваш квартирант?
Бабка приладила очки, долго и с интересом разглядывала снимки, наконец уверенно ткнула пальцем в фото Пашкевича. Опознала его и Оля.
Приехала оперативная группа, и, пока ребята производили обыск, Крушельницкий начал допрос старухи. Выяснилось, что зовут её Катериной Спиридоновной. Приехала во Львов сразу после войны с мужем, который работал на заводе «Львовсельмаш». Пять лет назад он умер, и старуха решила сдавать комнату. Во-первых, прибавка к пенсии; во-вторых, не так тоскливо, есть с кем словом перемолвиться.
— Почему не прописали Щепанскую? — строго спросил Крушельницкий.
— Да неужели надо прописывать? — всплеснула руками старуха, однако в её водянистых глазах мелькнула искорка. — Я так думаю: деньги платят, и все.
— По вашей вине, бабушка, — сказал Крушельницкий, — милиция своевременно не задержала опасных преступников.
— А я тут при чем! — огрызнулась вдруг: она вовсе не была такой простой и забитой, как казалось. — Это ваше дело — преступников ловить!
— Конечно, наше, — легко согласился Крушельницкий.
— Но ведь и за укрывательство…
— Не знала, ей-богу, не знала! Я бы им, проклятым!..
— Ладно, — смягчился Толя. — Когда приехал к вам этот лысый? И как назвался?
— Неделя прошла. А назвался Борисом Борисовичем. И фамилия такая чудная: Крутигора.
— Документы смотрели?
— Так ведь муж же Марийкин — зачем?
— Так и запишем, что документов не видели.
— Нет.
— Какие у него были вещи?
— Чемодан. Большой чемодан, жёлтый, с ремнями.
— Откуда приехали?
— А с шахт… Шахтёр он, заработал денег и сейчас отдыхает. Богатый. Когда съезжали, он мне пятьдесят рублей дал.
— А куда поехали?
— Я Марийку спросила: вроде бы на Чёрное море, а потом к Борису Борисовичу на шахту. Снова деньги зарабатывать.
— Может, слышали какие-нибудь разговоры между ними: куда и как едут, поездом или самолётом?
Старуха покачала головой.
— Не подслушиваю.
— А случайно?
— И случайно.
— Много было вещей у Щепанской?
— Три чемодана упаковали.
— Не много ли? Четыре чемодана — и на курорт?
— Я предлагала: оставьте, ничего не пропадёт, но Марийка не захотела. Говорит: «Как-нибудь управимся, а возвращаться не хочется».
— На такси поехали?
— Нет, у них такая машина — маленький автобус.
— »Рафик»?
— Не разбираюсь в этом. Машина, и все.
— Номер? Может, запомнили номер?
— Так я же в окно смотрела. Машину видела и как вещи выносили, а вот номер… Глаза у меня…
— Шофёр был?
— А как же без шофёра? — спросила та. — Без шофёров машины не ездят.
— Может, сам Борис Борисович сел за руль?
— Может быть, — согласилась она, — не видела.
Со старушкой все было ясно, Крушельницкий отправил её в кухню и пригласил в комнату Олю.
Девушка выглядела растерянной. Она уже поняла, что к чему, и это поразило её.
— Ваша подруга Щепанская и её любовник обвиняются в тяжком преступлении, — начал Крушельницкий, пристально глядя на неё. — Я хочу, чтобы вы осознали это и помогли нам.
Девушка облизала пересохшие губы.
— Как?
— Вот мы сейчас и решим это. В последний раз вы виделись со Щепанской в пятницу, когда она брала расчёт. Мария сказала вам, что переходит на работу в какой-то гастроном, бабке — что едет на курорт. Вы — подруги, должны же были договориться о встрече…
— Да, договорились… — запнулась она, бросив на Крушельницкого тревожный взгляд, — но ведь…
— Смелее, Оля!
— Но ведь теперь вы…
— Хотите сказать: арестуем её?
Девушка кивнула.
— Маричка — преступница? Не верю!
— И все же факт остаётся фактом: Мария Щепанская обвиняется в тяжком преступлении. И ваш долг — помочь следствию.
— Конечно, — согласилась она, но не очень уверенно. — Мы договорились встретиться в четверг у кинотеатра «Орбита» перед последним сеансом.
— В девять?
— Да.
Крушельницкий немного подумал.
— Сегодня уже конец рабочего дня, — продолжал он, — и вы в столовую не пойдёте. Завтра или послезавтра будете работать, как обычно. Ничего и никому не говорите. О том, что случилось тут. Согласны?
Девушка кивнула:
— Да, никому.
— Я вынужден предупредить: это очень важно — никому. И ещё: вам может позвонить по телефону Щепанская. Разговаривайте с ней, будто ничего не случилось. Сможете?
— Постараюсь.
— Соглашайтесь на все её предложения. После этого сообщите нам. — Крушельницкий записал номер. — Вот по этому телефону.
— Кстати, — вмешался я, — возможно, позвонит не Щепанская, а Борис Борисович. Не дай бог, чтобы он в чем-нибудь вас заподозрил.
— У него такие глаза! — Девушка даже съёжилась. — Злые. Страшные.
— Чего вам бояться?
— А если он придёт в вареничную?
— Исключено! — возразил я, но сразу подумал, что, может, слишком категорично. — Почти исключено, — поправился я. — Если придёт, постарайтесь выбрать момент и позвонить нам. Говорите что хотите, только сообщите, что из вареничной. Вас сразу поймут.