Надо заманить Бабаевского в западню, убрать без шума — иначе теряется весь смысл афёры. Далее: требуется квалифицированно подделать документы инженера, — ведь для снятия машины с учёта необходимо обратиться в милицию, а дешёвая «липа» там не пройдёт. Наконец, следует вообще до тонкостей изучить правила продажи автомобилей, детально продумать план операции, учесть возможные препятствия.
— Да, тут нужна голова!
Я думаю, и Каштанов не торопит меня.
— Вероятно, убийство, — наконец нарушаю я молчание.
— Да, — кивает полковник. — Если убийство, то произошло оно две недели назад. Представляешь, сколько времени было у бандитов, чтобы замести следы? Я тебя поэтому и лишил выходного. Извини, сам понимаешь, мы должны поторапливаться. Кстати, Марина сильно ругалась? — сочувственно заглядывает он в глаза.
— Не очень. — Я не отвожу глаз, потому что говорю правду. — Уже привыкла.
— Это плохо, что привыкла, — вздыхает Каштанов. — Моя и до сих пор ругается, и это, скажу я тебе, правильно. Если б не ругалась, совсем не было бы у меня выходных. Иди, Сергей, работай, а я ещё посижу немного.
Я смотрю на седую бороду Михаила Карповича, вспоминаю, что года два назад седина только ещё пробивалась в ней, и мне совсем не завидно, что полковник через час или два вернётся к своей Наталье Петровне.
Голова уже занята делом Бабаевского. Уточняю у Каштанова:
— Я правильно понял, что инженер холостой-неженатый?
— Холостой, — подтверждает полковник. — И уехал в Крым один. Побывай сейчас у его отца, квартира Бабаевских на Кловском спуске. Скажи Миколе, пусть подбросит, мне машина все равно сейчас не нужна.
Дом на Кловском спуске фундаментальный, правда, послевоенной постройки, но квартиры ещё с высокими потолками и довольно просторными коридорами. Отец Бабаевского стоит в этом длинном коридоре в полосатой пижаме; не видно, чтобы спал: глаза незаспанные и причёсан гладко, вероятно, просто ему удобно в пижаме и никуда не собирается идти.
Старик смотрит на меня с надеждой и тревогой, конечно, переживает, даже руки трясутся. Он ещё не знает о машине сына, и мне не хочется наносить ему этот удар.
Проходим в комнату, в которой, очевидно, жил сын: одну стену занимают стеллажи с книгами, на письменном столе сувениры из Алжира, тахта, застланная гуцульским покрывалом.
Старик садится на тахту, а я устраиваюсь на стуле за столом. Теперь мне надо разговорить его, чтобы держался непринуждённо, — осматриваюсь вокруг и говорю:
— Удобная квартира, уютная. Дом арсенальский?
Мне не следовало об этом спрашивать, потому что уже знаю, что арсенальский: Микола, шофёр Каштанова, живёт в этом районе, и успел проинформировать меня.
— Арсенальский, — кивает дед, и морщины на его лице разглаживаются. Сразу видно, что воспоминание о заводе ему приятно. — После войны строили, и редко кому давали отдельные квартиры, но нам!.. Ещё мой отец был жив, а он на «Арсенале» с начала века.
— А вы?
— Всю жизнь. Вот ушёл на пенсию.
— Арсенальская династия?
— Стало быть. Хотел, чтобы и Женя. Однако так уж вышло…
— Конструктор — это перспективно.
— Будто на «Арсенале» конструкторы не нужны! — не соглашается со мной старик. — А он — в Алжир, теперь — институт. Скоро на заводе некому будет работать.
— Позовут пенсионеров, — шучу я, но старик не принимает этой шутки.
— А что! — он выпятил грудь. — Мы ещё можем!
— Не надо, — засмеялся я, — отдыхайте, молодых у нас ещё ого-го!
— Легкомыслие одно, — пробормотал он. — Вот и мой Женька… Однако, — забеспокоился, — что-нибудь случилось?
Я не стал успокаивать его. Спросил:
— Ваш сын давно из Алжира?
— С полгода.
— Машину купил на сертификаты?
— Да.
— Новенькая?
— Ещё обкатывает. Три тысячи наездил.
— Уехал двенадцатого июня?
— Утром. В Алушту.
— Скажите, Максим Сидорович, ваш сын часто писал из Алжира?
— Не так уж и часто, одно-два письма в месяц…
— И вас не удивило, что из Алушты не получили ни одного?
— Так то из Алжира, а из Алушты о чем писать?
— Ну, что благополучно доехал, хорошо устроился… Была куда-нибудь путёвка или просто так?
— Нет, дикарём. Женя хотел поездить по Крыму: интересно, знаете, машина новая.
— Какого цвета?
— Белая-белая, как снег.
— А вы просили его писать?
— Наказывал: как приедешь, обязательно напиши.
— В Алуште были у него знакомые или рассчитывал на автостоянку?
— Говорил, там платная стоянка у самого моря. Если не устроится, то в Ялту или в Севастополь.
— Много вещей взял с собой?
— Не очень. Ну, чемодан да ещё магнитофон… Японский у него, — не удержался, чтобы не похвастаться, — там, за границей, купил.
— Никуда не собирался заезжать?
— Говорил: на следующий день — в Крыму.
— А может, девушка?..
— Если бы так… — махнул рукой Максим Сидорович. — Жене уже под тридцать, а не женат. Я ему: так всю жизнь прозеваешь, вон какие по Крещатику шлендрают, а он: успею. Не очень интересовали его девчата.
— А Женя их?
— Почему бы нет? Парень, хотя и помешался на чертежах, собою видный, весь в мать, а она в первых арсенальских красавицах ходила. Рано померла, когда Женя десятый кончал. Не успела и сыном погордиться.
Я подумал: неизвестно, что тяжелее: не успеть погордиться сыном или пережить его, а боль, которую, возможно, узнает этот симпатичный старичок, будет невероятной. Спросил:
— Значит, кроме японского магнитофона, у вашего сына никаких ценных вещей не было?
— Одежда, — ответил старик, — летняя одежда, всякие там трусы, майки… Ну, свитер на всякий случай…
— Какой фирмы магнитофон, не помните?
— Почему не помню, я все помню. «Соня» — вот как! Женя ещё говорил: один из лучших магнитофонов в мире, но что же это за лучший, когда испортился?
— Что же с ним случилось?
— Я в этом не очень… Со звуком что-то. Женя хотел в Крыму где-то починить.
Я попросил Максима Сидоровича показать фотографии сына. Он охотно засеменил в соседнюю комнату, притащил альбом с аккуратно заправленными снимками. Их было тут много, начиная от голого младенца и кончая алжирскими: Евген Максимович в шортах и расстёгнутой рубашке на фоне какой-то экзотической растительности, потом в трусах на берегу Средиземного моря.
Отобрав две фотографии, я попросил старика одолжить их нам — нужны для розысков его блудного сына; как только найдётся, вернём.
Посеяв таким образом зерно надежды в стариковской душе, я распрощался с Максимом Сидоровичем далеко не так оптимистично настроенный, как он.
Следующий визит — в районную автоинспекцию. Здесь начинаются операции, связанные с продажей автомобилей, здесь машины должны пройти технический осмотр, после чего их владельцы получают соответствующий документ для городской ГАИ. Итак, две недели назад, а точнее четырнадцатого июня, здесь видели Евгена Максимовича Бабаевского или человека, снимавшего с учёта его «Волгу». Я даже знаю, кто именно видел этого человека: на справке, которая хранится в городской ГАИ, стоит подпись автоинспектора — младшего лейтенанта Павла Харченко.
Младший лейтенант предупреждён о моем посещении и, хотя сегодня ему тут нечего делать, скучает в темноватой комнате, заставленной обшарпанными столами и шкафами с картотекой и номерными знаками.
Мы здороваемся, и младший лейтенант предлагает мне самое удобное место в комнате: кресло за столом, очевидно, начальника районной автоинспекции. Я отказываюсь и примащиваюсь на стуле напротив него, не потому, что такой скромный, просто отсюда мне ближе к Харченко.