-- Наш дорогой мосьеПитт, -- сухо сказал Блад, -- руководимый любовью
к вашей дочери, очень легко моглишиться жизни, убираяс пути препятствия,
мешающие осуществлениюжелательногодля вассоюза. Ты видишь, Джереми, --
продолжал он, беря под рукусвоего молодого шкипера, который стоял, повесив
голову,бледныйкакмел,--какие западниуготованытому,ктолюбит
безрассуднои теряет голову.Пойдем,дружок.Разрешите намоткланяться,
мосье д'Ожерон.
Он чуть ли несилой увлекмолодого человеказа собой. Однако капитан
Блад былзол, очень зол и, остановившись в дверях, повернулся к губернатору
с улыбкой, не предвещавшей добра.
-- Авы не подумали о том, что я ради мосьеПиттамогу проделать как
раз тосамое,что могбыпроделать Тондер ичеговы так боитесь? Вы не
подумали о том, что я могу погнаться за фрегатоми похититьвашу дочьдля
моего шкипера?
--Великий боже! -- воскликнул д'Ожерон, мгновенно приходя в ужаспри
одноймысли о возможноститакого возмездия. --Нет,вы никогдаэтого не
сделаете!
-- Вы правы, не сделаю. Но известно ли вам, почему?
-- Потому, что я доверился вам. И потому, что вы -- человек чести.
-- Человекчести!-- Капитан Блад присвистнул. -- Я -- пират. Нет, не
поэтому, а только потому, что ваша дочь недостойна быть женой мистера Питта,
о чем я ему все время толковал и что он теперь сам, я надеюсь, понимает.
Это была единственная месть, которую позволил себе Питер Блад.
Рассчитавшись такимобразомс губернатором д'Ожероном за его коварный
поступок, он покинул его дом, уведя с собой убитого горем Джереми.
Ониужеприближались кмолу,когда немоеотчаяниеюношивнезапно
уступило место бешеному гневу,Его одурачили, обвели вокруг пальцаидаже
жизнь его поставили на карту ради своих подлых целей! Ну, он им еще покажет!
-- Попадись он мне только, этот де Меркер! -- бушевал Джереми.
-- Да, воображаю, каких тытогда натворишь дел! -- насмешливо произнес
капитан Блад.
-- Я его проучу, как проучил этого пса Тендера.
Тут капитан Блад остановился и дал себе посмеяться вволю:
--Да ты сразустал записным дуэлянтом,Джереми!Прямогрозой всех
шелковых камзолов! Ах, пожалуй, мне пора отрезвить тебя, мой дорогой Тибальд
[81], пока ты сосвоим бахвальством не влип сноха вкакую-нибудьскверную
историю.
Хмурая морщина прорезала высокий чистый лоб юноши.
-- Что это значит -- отрезвить меня?-- сурово опросил он. -- Уложил я
вчера этого француза или не уложил?
-- Нет, не уложил! -- снова от души расхохотавшись, отвечал Блад.
-- Как так? Я его не уложил?--Джереми подбоченился.-- Ктоже его
тогда уложил, хотелось бы мне знать? Кто? Может быть, ты скажешь мне?
-- Скажу. Я его уложил, -- сказал капитан Бладяснова стал серьезен.
--Я егоуложил медным подсвечником.
--Я егоуложил медным подсвечником.Я ослепил его, пустивемусолнце в
глаза, пока ты там ковырялся со своей шпагой... -- И, заметив, как побледнел
Джереми, он поспешил напомнить: -- Иначе он убил бы тебя. --Кривая усмешка
пробежала поего гордым губам, в светлых глазах блеснуло что-то неуловимое,
и с горькой иронией он произнес: -- Я же капитан Блад.
ИСКУПЛЕНИЕ МАДАМ ДЕ КУЛЕВЭН
Графдон ЖуанделяФуэнтеизМедины,полулежа накушетке возле
открытыхкормовых окон в своейроскошнойкаюте накорабле "Эстремадура",
лениво перебирал струны украшенной лентами гитары и томным баритоном напевал
весьма популярную в те дни в Малаге игривую песенку.
Дон Жуан де ля Фуэнте был сравнительно молод -- не старше тридцати лет;
унего были темные, бархатистые глаза, грациозныедвижения,полныеяркие
губы,крошечные усики и черная эспаньолка; изысканныеманерыего дополнял
элегантныйкостюм.Лицо,осанка,дажеплатье--всевыдаваловнем
сластолюбца, иобстановка этой роскошной каютына большом,сорокапушечном
галионе,которымонкомандовал,вполнесоответствовалаегоизнеженным
вкусам.Оливково-зеленыепереборкиукрашалапозолоченнаярезьба,
изображавшаякупидонов идельфинов,цветыи плоды, авсе пиллерсы имели
формухвостатых,как русалки, кариатид.У передней переборки великолепный
буфет ломилсяот золотойисеребряной утвари.Между дверями каютлевого
бортависел холст с запечатленной нанем Афродитой. Пол был устлан дорогим
восточным ковром, восточная скатерть покрывалаквадратный стол, над которым
свисалас потолкамассивная люстрачеканногосеребра.Всетке на стене
лежали книги -- "Искусство любви" Овидия [82], "Сатирикон"[83],сочинения
Боккаччо [84]иПоджо [85], свидетельствуя опристрастииихвладельца к
классической литературе. Стулья, так же как икушетка, накоторой возлежал
донЖуан, были обитыцветной кордовской кожей с тисненым золотом узором, и
хотявоткрытые кормовыеокназадувал теплыйветерок,неспешно гнавший
галион вперед,воздух каюты былудушлив от крепкого запаха амбры идругих
благовоний.
Песенка донаЖуана восхваляла плотские утехии сокрушалась отяжелой
участи егосвятейшествапапы римского,обреченного средиокружающего его
изобилия на безбрачие.
ДонЖуанисполнялэтупесенку для капитанаБлада;тот сидел возле
стола, опершись о него локтем,положив ноги на стоявший рядом стул. Улыбка,
словномаска,подкоторой он пряталотвращениея скуку,застыла на его
смуглом горбоносом лице. На нем был серый камлотовый, отделанный серебряным,
кружевомкостюм, извлеченный из гардероба самого, донаЖуана (оба они были
примерноодногоростаи возрастаи одинакового телосложения),ичерный
парик, добытый из того же источника.
Целаяцепьнепредвиденныхсобытийпривела,квозникновениюэтой
совершенноневероятной ситуации: заклятыйвраг Испанииоказалсяпочетным
гостем на борту испанскогогалиона, неспешно режущего носом воды Карибского
моря, держакурс насевер,с Наветреннымиостровами милях в двадцатина
Траверзе.