Но
я терпел, сгибался, выполнял идиотские указания брежневской мафии, интриговал и рисковал на каждом шагу, чтобы ты, сукин сын, сразу, в тридцать
лет получил крупную партийную должность и полную свободу инициативы...
Батурин выпростал свой взгляд из пространства, к которому он уже собрался обратиться, посмотрел на Ясногорова и вдруг согласился
совершенно по-деловому:
— "Хорошо. Без лекций. Я стрелял в Горячева потому, что он отнял у меня жену, сына и родовое наследство..."
Та-а-ак, разочарованно протянул в уме Горячев, он просто шизофреник...
— "Больше того, — продолжал Батурин, — Михаил Горячев отнимает жен и детей у всех партийных работников. Возьмите статистику: сколько жен
бросили своих партийных мужей десять лет назад и сколько — в этом году? В этом — в восемь раз больше! Почему? Кто поставил нас в положение
презираемых и третьесортных?...
Все-таки без лекции не обойдется, мельком подумал Горячев, но черт с ним, пусть говорит. Похоже, и Ясногоров решил так же — он откинулся
на спинке стула и не перебил Батурина.
— "...Россия всегда, испокон века была чиста от идей мелкой спекуляции и погони за наживой. Россия была отлична от всех остальных народов
мира поиском Духовности и Высшего Смысла. И у нас, русских коммунистов, тоже был авторитет духовных лидеров мира, — говорил тем временем
Батурин. — Да, духовных! Полмира открывали по утрам газету "Правда" и из нее узнавали, что МЫ назначили правдой на сегодня! Нищая, полуголодная
страна была примером для народов самых сытых стран, и никто у нас не бастовал, не требовал автономии и даже в мыслях не посягал на власть нашей
партии..."
Какая у него странно-знакомая манера рубить мысль на короткие предложения, подумал Горячев. И так знакомо он наклоняет голову чуть
вперед...
— "...Но где все это теперь? Что свергло партию с пьедестала? Реформы Михаила Горячева — вот что! — сказал Батурин так твердо, словно вбил
гвоздь ударом кулака. — Сегодня совершенно очевидно, что перестройка, затеянная Горячевым, с треском провалилась. Вот уже несколько лет народ
задыхается от инфляции и тотального дефицита, государственный дефицит достиг астрономических цифр, экономикой уже невозможно управлять ни с
помощью денег, ни приказами. Даже при Брежневе, которого так легко превратили в посмешище, даже при Брежневе положение было лучше! А Горячев
продолжает думать, что он демократизировал страну и ему за это памятник поставят. Но он не демократизировал — он развратил страну! Русский,
народ стал таким же, как все — как итальянцы, греки, евреи — только деньги, только валюта! А иначе никто не работает, вся страна митингует. И
все кричат "долой коммунистов!". Бикфордов шнур гражданской войны уже горит повсюду, Запад закабаляет умы молодежи своей поп-культурой..."
Все ясно, обозлился Горячев, я раскачал лодку, я продался ЦРУ и международному сионизму и веду страну в сети капитализма. Но раньше об
этом писали в ЦК только партийные старики-анонимщики. А теперь... "перестройка провалилась!" А кто ее провалил — не вы ли сами? Черт возьми, до
чего у этого мерзавца моя манера произносить речи! Последние годы все молодые партийные выдвиженцы подражают мне, некоторые даже очки носят —
только чтобы быть на меня похожими.
Но чтобы мой же убийца!...
— "Что же получается? — спросил тем временем Батурин у Трибунала. — Мой прадед штурмовал Зимний и проводил коллективизацию. Мой дед прошел
замполитом от Волги до Берлина. Мой отец подавлял восстание в Венгрии и строил атомные электростанции. Я командовал ротой в Афганистане. Четыре
поколения — за что мы воевали? Великая страна, супердержава рассыпается на глазах. Польша, Венгрия, Прибалтика, Грузия — все откалывается,
выламывается из системы, которую построили наши отцы и деды. Не сегодня — завтра народ возьмет в руки колья и пойдет крушить все и вся! А моя
семилетняя дочка смотрит на меня, как на убогого, и говорит по-английски: "Pара, let face it, ты неудачник, у нас нет даже своей машины!" И так
— у всех партийных работников. Собственные дети презирают нас за то, что мы коммунисты. Мне очень жаль, что я не убил Горячева, мой выстрел
должен был упредить революцию и спасти партию. Но передайте Горячеву: партия все равно его уничтожит..."
Рядом с кроватью, на экранчике зачастила кривая сердечного ритма. Горячев нажал кнопку "стоп" на пульте дистанционного управления
видеомагнитофоном, откинулся головой на подушку и закрыл глаза. Нужно успокоиться, а то сейчас прибежит лечащий врач... Господи, что за страна!
Император Александр Второй отменил крепостничество — убили! Петр Столыпин собирался ввести фермерство — убили! Как только в Кремле появляется не
тиран, а нормальный человек, в него стреляют от имени какой-то Высшей Русской Духовности, партии, сверхидеи. "Выстрелом в Горячева упредить
революцию!..." Черт, как больно дышать... Нет, нужно успокоиться и на что-то решиться. Не с Батуриным — Батурин подождет, посидит в камере. А с
батуринцами — срочно и без суеты. Итак, этот выстрел — это их ответ на чистку партии. А ведь еще вчера казалось, что именно такие молодые
батурины, которых он недавно сам возвысил из низов партийной, военной и научной номенклатуры, — это и есть его личная гвардия внутри КПСС, новый
костяк перерождения партии. А оказывается — нет!
Горячев открыл глаза. Прямо напротив него, на стене, на громадном экране, лицо Батурина застыло на стоп-кадре последней реплики "партия
его все равно уничтожит". И столько жесткой, остервенелой силы было в светлых глазах Батурина, что Горячев вдруг пронзительно понял: а ведь
уничтожат! За власть и уничтожат! Ведь точно такие глаза — захлестные — были когда-то и у парней в его деревне, когда они выходили на уличные,
село на село, драки. С дубинами и стальными ломами в руках выходили, чтобы не бить — убить!...
Горячев пошевелил пальцами, нажимая последовательно несколько кнопок на пульте правительственной видеосвязи. Эту последнюю американскую
новинку, "видеотелефон" — систему из 142 телевизоров, принимающих закодированный сигнал кремлевкого телекоммутатора, — всего месяц назад подарил
Советскому правительству Арман Хаммер, "вечный друг" СССР. Горячев сам провел распределение всех 142 видеофонов, и теперь легким нажатием кнопки
убрал с огромного экрана лицо Батурина и, набрав четырехзначный номер, вызвал на тот же экран кабинет главного редактора "Правды" Матвея Розова.
Розов, как всегда, был на месте — сидел над свежими полосами завтрашней газеты. Молодой, курносый, светлоглазый и широкоскулый, как Батурин.
Это сходство так неприятно поразило Горячева, что он на несколько секунд задержал кнопку включения связи и просто рассматривал, что Розов
делает.