Казалось,носэтотбылзадуманинедоделанскульпторомили
каменотесоминезаконченнаяработапопалав руки приверженца совершенно
противоположнойшколы,или,бытьможет,какого-тофанатичнозлобного
сатирика, или же человека, которому достало времени лишь на то, чтобы наспех
прилепить посреди лица этот отчаянный и неистовый знак опасности.
Сведеркомврукеонвошел в лавку, а Рэтлиф и остальные весь день
проторчали на галерее, кто сидя, а кто примостившись на корточках, и видели,
какнетольковсядеревня,но и вся округа стекается, порознь, парами и
кучками,мужчины,женщины и дети, купить какую-нибудь мелочь, взглянуть на
новогоприказчикаиуйтивосвояси. Держались они не враждебно, но крайне
настороженно, почти отчужденно, как полуодичалый скот, пронюхавший, будто на
их пастбище появился какой-то диковинный зверь, покупали муку, патентованные
лекарства,веревки,табаки, поглядев на человека, чьего имени еще неделю
назадниктоизнихдаже не слыхал, а теперь с ним волей-неволей придется
иметьдело,уходилитакже молча, как пришли. Часов в девять подъехал на
своейчалойлошадиДжодиУорнери вошел в лавку. Изнутри послышался его
приглушенныйбас, но ответа не было, и казалось, будто он разговаривает сам
с собой. Вышел он в полдень, сел на лошадь и уехал, а приказчик остался. Но,
какбытамнибыло,всезнали, что принес Флем в жестяном ведерке, и к
полуднютоже начали расходиться, а проходя мимо двери, заглядывали в лавку,
ноничегонеувидели.Еслиприказчикиел что-нибудь, то, вероятно, в
дальнемуглу.Когда Рэтлиф вернулся на галерею, не было еще и часа, потому
чтообедал он в какой-нибудь сотне шагов от лавки. Но и другие не заставили
себяждать,и опять они сидели до самого вечера на галерее, перебрасываясь
времяотвремени вполголоса каким-нибудь незначащим словом, а люди со всей
округи приходили, покупали всякие мелочи на пять - десять центов и уходили.
Кконцунеделивсе уже побывали в лавке и видели его - не только те,
комувбудущемпредстоялоиметь с ним дело, покупать у него еду и всякий
другойтовар,ноилюди, которые ни до, ни после этого ничего не брали в
лавкеУорнера,мужчины,женщины,дети - младенцы, которых ни разу еще не
выносилизапорогродногодома,недужныеипрестарелые, которых иначе
вынеслибызапорог только в единственный и последний раз, - приезжали на
лошадях,намулах и целыми семьями в фургонах. Рэтлиф все еще был там, его
фургончиксподержаннымграммофономинаборомновыхзубьев для бороны
оставался в загоне у миссис Литтлджон, с дышлом, подпертым доской, и крепкие
разномастныелошадки,застоявшись,злеливконюшне,ионкаждое утро
смотрел,какприказчик на муле под чужим седлом подъезжает к лавке в новой
белойрубашке,котораяпонемногу,день ото дня, становится все грязнее и
грязнее, везя жестяное ведерко с обедом, хотя никто ни разу не видел, как он
обедает, привязывает мула и отпирает лавку ключом, хотя никто не ожидал, что
ключбудетему доверен, - по крайней мере, в первые же дни.
Со второго или
третьегодняондажеуспевал открыть лавку еще до прихода Рэтлифа и всех
остальных.ДжодиУорнерприезжалверхомчасоввдевять, поднимался на
крыльцо, коротко кивал им головой и входил в лавку, но после первого раза он
оставалсятамвсего минут пятнадцать. Если Рэтлиф и его приятели надеялись
разгадатьскрытыенамерения молодого Уорнера и приказчика или проникнуть в
какую-тоихтайну, им пришлось разочароваться. Все так же слышался низкий,
раскатистый,деловитыйбасУорнера,все так же словно разговаривавшего с
самимсобой,потомучтоникакоговнятногоответане было, потом они с
приказчикомподходиликдвери,останавливались, Уорнер отдавал последние
распоряжения,чмокал,всасываясквозьзубыслюну, и уезжал; а когда все
снова оборачивались к двери, там уже никого не было.
Наконецв пятницу под вечер явился сам Билл Уорнер. Может быть, Рэтлиф
иегоприятелиэтогокак раз и ждали. Но если кто надеялся, что тут-то и
откроетсятайна,то, во всяком случае, не Рэтлиф. Так что, пожалуй, только
Рэтлифнеудивился,когдавсевышлонаоборот,противих ожидания: не
приказчик узнал наконец, у кого он служит, а Билл Уорнер узнал, кто служит у
него.Онприехал на своей старой разжиревшей белой кобыле. Один из парней,
сидевшихнаверхнейступеникрыльца,спустился, взял лошадь под уздцы и
привязалее,аУорнерслез, вошел на галерею под их почтительный шепот и
весело спросил Рэтлифа:
- Сто чертей, а вы все еще бездельничаете?
Двое,сидевшие на изрезанной ножами деревянной скамье, встали, уступая
емуместо,ноУорнерсел не сразу. Сначала он остановился перед открытой
дверью,почтитакже, как все другие, длинный, худой, и, вытянув шею, как
индюк, заглянул в лавку, всего на миг, и сразу же крикнул:
- Эй, вы, как вас там! Флем. Притащите-ка мне пачку моего табаку. Джоди
вам показывал, где он лежит.
Онподошелксобравшимся,двоеосвободилидлянегоизрезанную
деревяннуюскамью,онсел, достал из кармана нож и своим веселым голосом,
нараспев,какепископ,уженачалрассказыватьсмачныйанекдот,когда
приказчик(Рэтлиф не услышал его шагов) подошел к нему сбоку. Не переставая
говорить,Уорнервзялпачкутабаку,отрезалжвачку,большимпальцем
защелкнул нож и вытянул ногу, чтобы сунуть его в карман, но вдруг замолчал и
резко поднял голову. Приказчик все еще стоял рядом с ним.
- Ну? - сказал Уорнер. - Чего вам?
-Вынезаплатили, - сказал приказчик. На миг Уорнер так и застыл, -
ногавытянута, в одной руке пачка и отрезанный кусок, в другой нож, который
оннедонесдокармана.Ивсезастыли тоже,молчаивнимательно
разглядываясвоирукиилито,начем остановился взгляд, когдаУорнер
замолчал. - За табак, - сказал приказчик.
-Ахтак,-сказалУорнер.