С тем де Спейн и уехал домой. И может, он бы понял, что
всеэтобезтолку.Может,едвавзявшись,сообразилбы,что дело это
канительное,а миссис де Спейн помаленьку перестала бы его подзуживать, так
что ко времени уборки он бы и думать забыл про эти двести бушелей. Но только
Эбуэтого было мало. И вот, кажется, назавтра под вечер, лежит майор у себя
на дворе, разувшись, в гамаке из бочарной клепки, и заявляется к нему шериф,
- Сто чертей! - пробормотал Уорнер. - Сто чертей!
- Ну да, - сказал Рэтлиф. - Вот и де Спейн сказал примерно то же самое,
когданаконецуразумел,что к чему. Приходит суббота, к лавке подкатывает
фургон,ивылезаетЭб в этой своей шляпе и сюртуке, как у проповедника, и
ковыляетпрямо к столу, припадая на хромую ногу, которую ему прострелил сам
полковникДжонСарторис,ещеввойну, когда Эб хотел было свести у него
гнедогожеребца,-этодядюшкаБэк Маккаслин рассказывал, - и судья ему
говорит: "Я рассмотрел вашу жалобу, мистер Сноупс, но мне не удалось найти в
законенислованасчетковров,неговоря уж о навозе. И все же я готов
принятьвашужалобу во внимание, потому что двести бушелей для вас слишком
много,вам столько не уплатить, вы ведь человек слишком занятой и вырастить
двестибушелейкукурузыувасвременине хватит. А потому я постановил
взыскать с вас за испорченный ковер десять бушелей".
- И тогда он поджег, - сказал Уорнер. - Так, так.
-Этогоябы,пожалуй,несказал, - заметил Рэтлиф. - Я бы скорее
сказалтак: в ту самую ночь у майора де Спейна загорелась конюшня и сгорела
дотла.Нотолько де Спейн каким-то образом оказался там в это самое время,
одинмалый слышал, как он проскакал на своей кобыле по дороге. Я не говорю,
чтоонпоспелвовремя,чтобыпогаситьогонь, но зато поспел он в самое
время,чтобызастатькое-когоиз чужаков, кому нечего было околачиваться
возлеегоконюшни,такчтоон взял да и выстрелил, выпалил, не слезая с
седла,внегоили в них три, а то и четыре раза, покуда чужак не юркнул у
него перед самым носом в канаву, и гнаться за ним на лошади он уже не мог. И
сказать,ктоэтобылтакой,онтоженемог,потому как всякая тварь
захроматьможет и никому не возбраняется иметь белую рубашку, но только вот
когдаонприскакал к дому Эба (а он это сделал мигом, потому что тот малый
своимиушамислышал,онмчалсякак бешеный), Эба и Флема там не было, и
вообще никого там не оказалось, кроме четырех женщин, а шарить под кроватями
илиещегдедеСпейну было некогда, потому что рядышком с конюшней стоял
амбарпод кипарисовой крышей. Вот он и поскакал назад, а там его черномазые
таскают бочонками воду и мочат мешки, чтобы прикрыть крышу амбара, и первый,
когодеСпейнувидел,был Флем, он стоял в белой рубашке, засунув руки в
карманы, смотрел и жевал табак. "Добрый вечер, - говорит Флем. - Сено-то как
быстро прогорает", а де Спейн, сидя на лошади, заорал: "Где твой папаша? Где
этот..."-аФлемему: "Если его нету где-нибудь здесь, значит, он пошел
назаддомой.
Вот он и поскакал назад, а там его черномазые
таскают бочонками воду и мочат мешки, чтобы прикрыть крышу амбара, и первый,
когодеСпейнувидел,был Флем, он стоял в белой рубашке, засунув руки в
карманы, смотрел и жевал табак. "Добрый вечер, - говорит Флем. - Сено-то как
быстро прогорает", а де Спейн, сидя на лошади, заорал: "Где твой папаша? Где
этот..."-аФлемему: "Если его нету где-нибудь здесь, значит, он пошел
назаддомой.Мысним вместе вышли, как огонь увидели". А де Спейн знал,
откудаонивышлиипочему. Но все это было без толку, потому что, говорю
вам,гдеугодноможновстретитьдвухмужчин, и чтобы один хромал, а на
другомбыла белая рубашка. А еще де Спейну показалось, когда он выстрелил в
первыйраз,будтоодиниз них плеснул в огонь керосином. И вот на другое
утросидитонизавтракает,аброви и волосы он себе порядком подпалил
накануне,ивдругвходитчерномазыйи говорит, что какой-то человек его
спрашивает,и он пошел в контору, а там Эб, уже в шляпе и сюртуке, и фургон
ужеснова нагружен, только Эб поставил его в стороне от дома, чтоб видно не
было. "Похоже, что нам с вами никак не сладиться, - говорит Эб, - и, по мне,
уж лучше сразу бросить это дело, покуда у нас не вышло какого недоразумения.
Яуезжаю сегодня же утром". Де Спейн на это говорит: "А ваш контракт?" А Эб
ему:"Яего расторг". А де Спейн все сидит на месте и повторяет: "Расторг,
расторг",-апотомговорит:"Ябы расторг и его, и еще сотню других и
швырнулбыих в ту конюшню, только бы узнать наверняка, в вас это или не в
васястрелял прошлой ночью". А Эб ему: "Что ж, подайте на меня в суд, там
разберутся. Сдается мне, мировые судьи у вас всегда решают в пользу истца".
- Сто чертей, - снова пробормотал Уорнер. - Сто чертей.
-Нувот,Эбповернулся и пошел, припадая на ту ногу, что у него не
гнется, пошел назад...
- И спалил дом арендатора, - сказал Уорнер.
-Да нет же. Может, он и обернулся и поглядел на дом, как говорится, с
сожалением,когдаотъезжал.Нотолько никаких пожаров больше не было. То
есть в ту пору. Я не...
-Вононочто, - сказал Уорнер. - Вы, значит, говорите, что когда де
Спейнстал в него стрелять, он плеснул остаток керосина в огонь. Так-так. -
Онвесьнадулся, побагровел. - И надо же - изо всей округи я выбрал именно
его,чтобыподписатьконтракт!-Он засмеялся. Вернее, стал произносить
скороговоркой:"Ха,ха, ха", - но смеялся он только голосом, ртом, а лицо,
глазаоставалисьсерьезными.-Нучто ж, как ни приятно мне поболтать с
вами,анадоехать.Может,ещесумеюуговоритьегоразойтись
подобру-поздорову и отделаюсь каким-нибудь старым пустым сараем.
- Или в крайнем случае пустой конюшней, - крикнул Рэтлиф ему вслед.
Ачерез час лошадь Уорнера вместе со своим седоком снова остановилась,
наэтотразпередворотами,или,вернее,передбрешью в загородке из
обвисшей,ржавойпроволоки.