На прощание нам закатили роскошный ужин; было весело, если бы не мрачная мысль о том, как мы доберемся обратно. В самый разгар тостов и когда все были очень жизнерадостно настроены, я сняла с себя кружевные штанишки, вылезла на стол и, размахивая ими, как флагом, объявила, что открываю аукцион..."
Так что "вдруг" следовали чередой. Оказывается, существует отвага, куда более отчаянная, нежели решимость стать актрисой и уехать на Дальний Восток.
Даже нэпманы поеживались от такой невозмутимости, но остановить ее было уже нельзя.
Лютик морщилась, видя, что участники аукциона колеблются. Хлопала в ладоши, когда голос из зала называл новую сумму.
Не зря Мандельштаму мерещилась женщина с помелом. Посетители ресторана были почти уверены, что помело и ступу Лютик оставила в гардеробе.
"Эта игра всем очень понравилась, - писала она с тайной гордостью, - моей выдумке пытались подражать, но неудачно, за свои штанишки я выручила столько, что смогла купить себе пыжиковую шубу".
Нет ничего удивительного в том, что ее успех не удалось повторить.
Никого не бросило в жар, кошельки раскрылись несколько раз и выплюнули сущую мелочь.
Как видно, дело не в роли, а в исполнительнице.
Главное то, как Лютик смотрела на нэпманов - ее взгляд прожигал эту публику насквозь.
"Отважный лет"
Иногда события поистине оглушительные происходили без гастролей и аукционов.
Как-то она сидела в компании в ресторане "Европейской" и заметила мужчину за соседним столиком.
Обратила она на него внимание не так, как всегда, - что-то этот красавец еще не взглянул в мою сторону? - а в совершенно ином смысле.
Ей представилось, что этот незнакомец - ее будущий муж. Она еще не знала, что он иностранный подданный, но в сравнении с главным ее открытием - это были пустяки.
"Я решила, что надо его позвать к нам за стол, - вспоминала она, - и знаками, совершенно не стесняясь окружающих, показала, что мы хотим, чтобы он пересел к нам. Немного погодя, он действительно явился, сунул нам по очереди руку и не отказался от мороженого... Я взяла на себя рискованную роль пригласить его пойти с нами, не боясь, что он подумает... Он довольно легко согласился, и мы вышли вместе... и отправились на Троицкую, где жил Толмачев.III У Толмачева была довольно пыльная комната с туркестанскими тканями на стенах и диванах, мало света и много блох. Мы решили разыграть "театр для себя", переоделись в цветные халаты, причем мне достался прозрачный, который я надела на голое тело...Мы сидели с ногами на диване, пили сладкое вино из плоских чашек... пили на брудершафт... Наш гость... ушел в полном недоумении.
Наутро я уехала в Одессу без особого желания... В виде воспоминания я увезла с собой наполовину опустошенную коробку конфет с портретом норвежского короля, которую он захватил с собой, выходя из Европейской"".
Почему Лютик так себя вела? Что за удовольствие она находила в этих сомнительных пирах с переодеваниями?
Конечно, дело не только во внутренней раскрепощенности, но и в другом, куда более опасном, чувстве.
Случались такие мгновения в ее жизни, когда все сосредоточивалось в одной-единственной секунде.
Своего рода озарения освещали ее будни.
На языке ее стихов это называлось "отважный лет".
Я плакала от радости живой,
Благословляя правды возвращенье;
Дарю всем, мучившим меня, прощенье
За этот день. Когда-то, синевой
Обманута, я в бездну полетела,
И дно приветствовало мой отважный лет...
Позади, казалось бы, навсегда оставленное небо, впереди - неотвратимо влекущая бездна.
Только бы не уцелеть!
Перемена декорации
Лютик уже свыклась с тем, что самое главное в жизни кратко и неизменно завершается поражением.
Эта привычка стала настолько твердой, что и на последний свой брак с вице-консулом Норвегии в Ленинграде Христианом Вистендалем она взирала с обреченностью.
Вроде надо радоваться такому повороту судьбы, а Лютика мучают предчувствия.
Незадолго перед отъездом за границу она сфотографировалась в ателье "Турист".
Сейчас трудно сказать, какой это "Турист" - тот, что находился на 25 Октября, в доме 38, или другой, на 3 Июля, 26. Зато ее фраза известна доподлинно.
Лютик взяла в руки свое размытое, неотчетливое изображение и произнесла:
- Этот снимок получен с того света.
В каждом ее шаге чувствовалась противоречивость. Кажется, она так и не решила: уезжает она в свадебное путешествие или в "заресничную страну".
И ее впечатления от Норвегии какие-то странные.
Начать с того, что крыши в Осло - конусообразные, вытянутые вверх. Именно такие дома Мандельштам называл "дворцовыми куколями".
Значит, Норвегия - это и есть "заресничная страна". Пограничный шлагбаум опустился, как бы подмигнул, и она оказалась здесь.
Разумеется, сына Лютик с собой не взяла. Во всех ее поездках Асик участвовал, но на этот раз он оставался с бабушкой.
Смерть Лютика
Диковинными вопросами задавался философ Владимир Соловьев:
- А что было бы, если бы Пушкин убил Дантеса? Смог бы он продолжать писать стихи?
Как тут не вспомнить Мандельштама?
"Мне кажется, - писал поэт, - смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено".
Следовательно, и жизнь Лютика нельзя представить без самоубийства.
Она и прежде не раз вмешивалась в естественный ход событий. Казалось, ну что ей стоит продлить миг удачи, но она целенаправленно шла на разрыв.
Неизвестно, как обстояло дело в других случаях, но на сей раз Лютик решила подготовиться.
Как бы перебрать в памяти некоторые звенья и, таким образом, приблизиться к концу цепи.
Были же в ее судьбе моменты не только мрачные, но и приятные! Ей довелось почувствовать себя и любящей женой, и страстной возлюбленной, и поэтессой.
Сейчас главные состояния ее жизни возвращались к ней одно за другим.
Ночь любви - о ней сказано в письме Христиана Вистендаля в Ленинград на следующий день после ее смерти - лишь упомянем.
Еще назовем проводы мужа до порога с поцелуем в щечку и пожеланиями спокойного рабочего дня.
Затем она села писать стихи.
В первом четверостишии Лютик обращалась ко всем своим мужчинам, а потом одним словом помянула Мандельштама: ведь это он в стихах о "Лэди Годиве" назвал город "проклятым".
Я расплатилась щедро, до конца,
За радость наших встреч, за нежность ваших взоров,
За прелесть ваших уст, и за проклятый город,
И розы постаревшего лица.
Теперь вы выпьете всю горечь слез моих,
В ночах бессонных медленно пролитых,
Вы прочитаете мой длинный, длинный свиток,
Вы передумаете каждый, каждый стих.
Но слишком тесен рай, в котором я живу,
Но слишком сладок яд, которым я питаюсь.
Так с каждым днем себя перерастаю
И вижу чудеса во сне и наяву,
Но недоступно то, что я люблю, сейчас,
И лишь одно - соблазн: заснуть и не проснуться,
Все ясно и легко, - сужу, не горячась,
Все ясно и легко: уйти, чтоб не вернуться.
Теперь сразу - в его кабинет. Перерыла ящик стола в страхе, что пистолет куда-то запропастился. Потом успокоилась, наткнувшись на холодную сталь.
Затем выстрелила себе в рот.
Что тут началось!
Все закричали, забегали, загремели телефонные звонки.
Вскоре появился Христиан.
Дальше события развивались не менее удивительно.
Вистендаль положил ее тело на диван и взял фотоаппарат.
Реакция, конечно, неадекватная, связанная с острым состоянием минуты.
Что это такое, если не попытка остановить мгновение, предотвратить окончательный уход?
Вот и сейчас, на этих снимках, Лютик лежит на диване, как в гробу. Вокруг головы - много цветов.