Больше всего их с той стороны, где располагается рана.
Кажется, фотографии отражают какие-то предпочтения. Что-то тут специально выделено, а другое, напротив, уведено в тень.
Почему, например, композиционным центром стали не губы и волосы, а брови?
Для читателя Мандельштама в этом нет ничего странного - в стихотворении "Возможна ли женщине мертвой хвала?.." в центре тоже оказались брови.
Можно сказать, мы их узнали. Это они, "твердые ласточки круглых бровей", пусть и не названные поэтом, но уже готовые отправиться в путь...
ГЛАВА ПЯТАЯ. СМЕРТЬ БОЗИО
Появление Бозио
Первое посвящение Лютику - это, возможно, единственные любовные стихи, начинающиеся словами о смерти: "Жизнь упала, как зарница, / Как в стакан воды ресница..."
Во втором посвящении эти предчувствия объясняются. Делается это не прямо, но через отсылку к стихотворению "Чуть мерцает призрачная сцена...".
Совпадений действительно много.
"Черным табором стоят кареты" перекликается с "Я буду метаться по табору улицы темной", "Розу кутают в меха" вызывает в памяти "За веткой черемухи в черной рессорной карете", "Медной пестряди кружки и мошки, \ Театральный легкий жар" - "И жизнь проплывает театрального капора пеной".IV
Конечно, эти пересечения есть не что иное, как подсказки.
Скорее всего, Осипу Эмильевичу представлялось, что Лютик не та, за кого себя выдает.
Подобно обитателям квартиры 34, он тоже считал, что человек проживает несколько жизней.
Если Баруздина была жрицей египетской богини, то почему бы Лютику не быть Анджиолиной Бозио?
Это сейчас его подруга - человек с неопределенным статусом, то ли официантка, то ли журналистка, то ли еще кто, - а некогда все складывалось по-другому.
Известно, что в 1853 году знаменитая итальянская актриса приезжала в Петербург на гастроли, произвела фурор своим пением, простудилась и умерла.
Похоронена здесь же, по месту скоротечной болезни, на Римско-католическом кладбище.
"Чуть мерцает призрачная сцена..." как раз Бозио и посвящено.
А стихотворение "Я буду метаться по табору улицы темной..." обращено к Лютику.
В нем Лютик проживает жизнь Бозио.
Поэт пытается угнаться за ее каретой, поймать легкий профиль, тень на стекле, но почему-то все время отстает.
Я только запомнил каштановых прядей осечки,
Придымленных горечью - нет, с муравьиной кислинкой...
"Свое" и "чужое"
Известие о гибели Лютика подтверждало, что поэзия есть "сознание своей правоты"!
Вот почему, думая о ней, он каждый раз вспоминает Италию.
В стихотворении "Возможна ли женщине мертвой хвала?.." промелькнуло слово "итальянясь".
В "Молодости Гете" поэт предложил читателю что-то вроде шарады:
"Южанка, потерявшая свою родину. Воплощение тоски по цветущему югу, но не итальянка".
Это он о Лютике или о Бозио? Можно еще поспорить, чей профиль в отрывке отчетливей.
Не обошлось без отсылок к ранним стихам. Автоцитаты подтверждали, что круг замкнулся, сон стал явью, предсказание сбылось.
В "Чуть мерцает призрачная сцена..." речь идет о ласточке: "И живая ласточка упала / На горячие снега...". И в "Возможна ли женщине мертвой хвала?.." тоже появляется: "И твердые ласточки круглых бровей / Из гроба ко мне прилетели..."
У Мандельштама перекликаются не только мысли и строчки, но и отдельные слова.
Как корабли на рейде, они перемигиваются друг с другом.
Некоторые совпадения напоминают проговорки по Фрейду.
Например, в начале радиопьесы "Молодость Гете" его выдает слово "чужое": "- Можно туда пойти? - Нельзя... Сады - чужие".
"Чужие сады" отсылают нас к "чужим поленьям" из стихотворения "На мертвых ресницах Исакий замерз...".
И в истории Бозио тема "чужого" присутствует:
"Защекочут ей маленькие уши: "Крещатик", "щастие" и "щавель". Будет ей рот раздирать до ушей небывалый, невозможный звук "ы"".
Конечно, Мандельштам помнит и о других своих ощущениях. Бывало в его жизни и чувство единства с окружающим миром.
"Эллинизм, - писал поэт, - это сознательное окружение человека утварью вместо безличных предметов, превращение этих предметов в утварь..."
"Превращение предметов... в утварь" - это превращение "чужого" в "свое".
Следовательно, в истории с Лютиком подобная метаморфоза не произошла.
Разные жизни слова
Мандельштам утверждал, что Пенелопа не ткала, а вышивала, именовал Медею отравительницей, оссиановским дружинникам придумал какие-то шарфы. Кстати, ошибся Осип Эмильевич и в отношении Лютика: сказал о "стокгольмской могиле", а на самом деле она умерла в Осло.
Не всегда он пользовался своими поэтическими правами.
Ради небольшого отрывка в "Египетской марке", рассказывающего о смерти Бозио, Осип Эмильевич часами сидел в библиотеке.
Ему необходимо было самолично докопаться до всех подробностей: кем был отец актрисы, какой оперой она дебютировала, где именно завершилась ее жизнь.
Судя по всему, его интерес к теме начался со статьи Б. Л. Модзалевского в пятом номере журнальчика "Бирюч Петроградских государственных театров" за восемнадцатый год.
Обычная такая заметка к юбилею актрисы, сжатый пересказ ее небогатой событиями судьбы.
Правда, Модзалевский украсил несколько страничек архивными разысканиями. Слишком бедно выглядел бы без них его текст.
Для будущего знаменитого пушкиниста эта публикация не имела продолжения, а для Мандельштама она стала событием.
Что-то важное привиделось ему в этой бегло очерченной жизни, если он потянулся к другим источникам.
Можно догадаться, что Осип Эмильевич читал книги М. К. "История оперы в лучших ее образцах" (1874) и барона Б. А. Фитингофа-Шеля "Мировые знаменитости" (1899). По крайней мере, именно об этом говорят скрытые цитаты в его тексте.
Мандельштам не стал мелочиться и весь двадцатичетырехстрочный отрывок заключил в кавычки. Это следовало понимать как призыв всмотреться в то, как у него "работают" подсказки Модзалевского, Фитингофа-Шеля и М. К.
Как правда обогащает поэзию.
Как действуют сообщающиеся сосуды.
Многое дали поэту не только историки, но и безвестные почитатели. Рядом со знаменитостью непременно есть люди, которые ведут тайные записки и дневники.
Кстати, с одним таким человеком мы уже встречались на этих страницах. Арсений Федорович тоже томился и боялся приблизиться к предмету своих чувств.
В данном случае Осип Эмильевич не пытался отмахнуться, а, напротив, испытывал к поклонникам чувство благодарности. С их записей - этих бесхитростных свидетельств несомненной преданности - и начинался его текст.
"БИРЮЧ": Один из многочисленных поклонников Бозио написал по поводу ее смерти: "И не предчувствия ль мечтами/ Она волнуема была,/ Когда последний раз пред нами/ В любимой роли умерла".
"МИРОВЫЕ ЗНАМЕНИТОСТИ": Особенно хороша была Бозио в "Травиате". Нередко случалось, что в ложах и партере плакали, слушая ее в 3-м действии в сцене смерти. А в ее действительной смерти было много схожего с этим. Она сама говорила, умирая, что ей так живо припоминается, как она умирала на сцене, что она с трудом различает, настоящая ли смерть наступает...
"ИСТОРИЯ ОПЕРЫ...": Г-жа Бозио родилась в артистическом семействе. В Милане она брала уроки пения у профессора Каттанео и дебютировала в опере "Duo Foscari"; дебют ее был очень удачен.
В этой истории много метаморфоз, но превращения этих цитат - из самых впечатляющих.
Мандельштаму безусловно нравилось, как ловко и красиво это у него получается.
Вот описание смерти Бозио. Оно возникло из упоминания о том, что в последний раз актриса выходила на сцену в "Травиате".