А за окном была водяная стена до неба, и ее перечеркивал чугунный католический крест, такой небольшой, что на нем и распять-то было некого, кроме младенца.
Молодой охранник спросил, лязгая железным глазком:
– Господин Сократ, господин Непрядвин спрашивает, как вы себя ощущаете?
– Пацанчик, - ответил сосед. - Передай господину Непрядвину, что народ его не хочет, - значит, он проиграл.
– И все?
– Остальное он поймет сам. Когда стало глухо, я спросил соседа:
– Я слыхал, будто Сократ умер давно?
– Как же это может быть? - удивился сосед. - Сократ бессмертен. Умерло только тело, в котором он временно жил.
– Значит, вы верите в переселение душ, как индийцы? - спросил я. - Или, может быть, вы верите в тот свет, как все остальные?
– Это не вопрос веры, - ответил он. - Важно, как есть на самом деле.
– А как на самом деле?
– Откуда я знаю? - сказал он. - Что обнаружится, то и будет. Все рано или поздно объяснится.
– Выходит, душа есть?
– Есть материализм и есть идеализм, слыхал?
– Допустим.
– Чем они различаются?
– Ну?
Расстреливать нас должны были вроде бы 15-го - 17-го, а в тот день было только девятое. Лучше, чем в высоком разговоре, провести время между мордобоями было нельзя.
Я было совсем размяк, да сосед меня возвел обратно в люди. Золотой был разговор.
– Меня всегда, - говорит, - удивляло и изумляло даже, почему человек, которому хотят отрубить голову, не пытается задушить палача? И только когда меня первый раз казнили в Жигулях, я понял почему. Человек боится просчитаться - а вдруг помилуют? Он колеблется до последней секунды и все быстрей ждет чуда, и у него наступает паралич души. Стоим, как бараны у хлебного склада, и ждем, когда взвод выстроится и выстрелит в нас. И вдруг добрый человек говорит: "Помирать надо весело, давай за мной…" - и бежит на солдат. Я за ним, а ноги не сгибаются. Смотрю, еще один меня обогнал - а всего-то шагов десять. Солдаты ружья вскинули, а перед ними офицер - боятся попасть в него. Добрый человек офицеру в ноги, солдат на него, куча мала, я сверху, кого-то за рукав схватил. Выстрелы пошли невпопад, тут остальные набежали, - видно, дошло, что терять нечего, один солдат ружье обронил в драке, тут же его кто-то пристрелил. Ну, в общем, не расстрел вышел, а свалка, а потом, у нас винтовок пять штук, у них - пятнадцать. Стрельба, то есть бой. Им-то помирать неохота, а нам все едино. Добрый человек орет: "Бей, коли!" - и офицера вперед гонит. Наших троих убило, у солдат двоих, а так все больше мимо. До самой воды сражались. Они в лодки, маневр потеряли, а мы по ним - с берега, опять одного убили. Они в воду, а мы в лодки и якобы на тот берег. А сами за поворот и в Жигули, в горы. Через полчаса погоня на ту сторону пошла на буксире. Так и жив.
И я от этих слов воспрянул, и решили мы под самый конец тоже устроить им что сможем.
– А если по одному поведут? - спрашиваю.
– И один дерись насмерть, хоть глаз кому вырви, хоть зуб выбей. Но не костеней. Пусть пристрелят. В драке незаметно.
Я ему говорю:
– Клянусь.
И мы начали проводить время в золотых беседах.
– Ну? - спрашиваю.
– Материя это то, что есть на самом деле, - объясняет. - И мы можем это ощущать, и материалист знает, что все рано или поздно объяснится.
– Но ведь душа, говорят, невидима?
– И микробы были невидимы, пока микроскоп не сочинили, и молекул никто до сих пор не видел, и атомов, однако химия судит о них по косвенным признакам и есть таблица Менделеева.
– Дмитрия Ивановича знал мой дед.
– Тем более, - говорит.
– А почему Непрядвин вас Сократом называет?
– У нас с Сократом носы ноздрей вперед и лысины, а все остальное, увы, не схоже. Я поп-расстрига и после гражданской буду заниматься аграрным вопросом, я и у них прохожу как "аграрий", и ты, главное, ничего никогда не бойся, потому что пока не доказано, что души нет, ты имеешь право знать, что ты бессмертен.
Потом опять пришли господин Непрядвин, господин сыщик, господин главноуговаривающий с бумагами и едой, а я еще успел спросить:
– Если душа бессмертна, то почему же родные нам души не откликаются и никаких вестей от них нет?
– Потому что каждой душе за свои земные дела стыдно, - успел ответить Аграрий.
Я такого еще не слыхал.
На этот раз не сразу били, и мы с соседом поняли, что это скорей всего финита ля комедия.
– Ну что ж, - сказал Непрядвин. - Сегодня у вас последний шанс. От конкретных вопросов вы уклоняетесь. Поговорим на общие темы. До вечера есть время найти с нами общий язык. У нас время есть, у вас - нет. Выходим на последний разговор. Допросим друг друга. Разрешаю возражать.
– Кстати, господин Непрядвин, это не игра в разбойники, - сказал Аграрий. - И не полицейская операция… Что из того, что вы нас поймали? Это значит, мы проиграли в тактике. Но ваш тактический выигрыш - чепуха, если проиграна стратегия… Все очень просто. Люди, которые работают, делают машины и добывают хлеб, не хотят голодать и быть неграмотными. Логично?
– Вы их идеализируете, - сказал Непрядвин. - Если они победят, они так же кинутся жрать и похабничать, как мы. Ну, не они, так их дети… Или вы этого не опасаетесь?
– Это будут их проблемы, и они будут думать, как их решать… Наше дело накормить голодных и обучить грамоте. Пусть думают, как быть дальше.
– В жизни не поверю, - сказал господин сыщик, - чтобы образованный человек полез в шахту коногоном, а образованная барышня коров доила. Да и вы, их родители, каждый свое дитя захотите в люди вывести. И опять вверх полезут, кто кого. Такая людская природа. Господин Непрядвин жизни не знает, не кипятись, Непрядвин, а я только жизнь и знаю и людскую натуру. Теории не обучен.
И тут опять полоснул меня страх, не по сердцу полоснул, а по всей моей зотовской душе, незримо связанной с бесчисленными душами погибших рабов и рабов освобождающихся.
– Ну что дрожишь, Зотов? Не бойся, Зотов, я не дьявол, я хуже, - сказал господин сыщик. - Ни дьявола нет, ни бога. А если человек сытый, то один другого хочет сделать слугой.
Преодолел я страх и говорю:
– Так было.
– Так будет, Зотов, - сказал господин сыщик. - И чем же управлять будете? Рабов - бичами, каленым железом, так вы теперь вроде бы не рабы. Потом пошел страх божий, геенна огненная, плачь, люби кесаря и кайся. Долго держалось, но поломалось и это. Ныне есть кнут похлеще, невидимый, он же и пряник, называется - рубль. Я спрашиваю: чем замените свободную продажу души и тела? Кнута вы теперь не забоитесь, а рубль отмените. Чем управлять будешь сытым дитем своим?
– А зачем управлять? - спросил главноуговаривающий, дожевывая сладкий кусок. - Они и государство отменят. Анархия и волки на Тверской, на Театральной площади и на Садовой-Триумфальной.
– Не отменят, - сказал господин сыщик. - Их тогда нормальные соседи сожрут. Не отменят. Чем тогда будете управлять сытым дитем своим? Логично?
– Пожалуй, глупо, - возразил Непрядвин, который до этого молчал. - Рубль для сытого не приманка. Для сытого приманка - достоинство.
Из-за этого слова Непрядвин остался жить, когда все кончилось.
За достоинство, за уважение души его - человек все сделает добровольно. Достоинство.
И я захохотал, и слезы потекли из моих очей, и прошел страх бессмысленной смерти, потому что прошел страх бессмысленной жизни.
– Обманул ты меня, господин сыщик, - сатанея от хохота, сказал я. - Обманул… Не все ты про человека знаешь.
– Приступим к неофициальной части, - сказал господин сыщик.
И они стали нас лупить и записывать вопросы, на которые у нас не было ответов.
– Погодите, - сказал Аграрий, когда они устали. - Дайте я выскажу важную мысль. Пусть она сохранится хотя бы в протоколе.