– Как там Энджи? – спросила она.
– Напугана.
– Еще бы. – Она вздохнула в трубку. – А как ты, Патрик?
– Полагаю, в норме.
– Знаешь, я не буду извиняться за сказанное раньше.
– Я и не надеялся.
– Пойми, я хочу, чтобы ты был в моей жизни, Патрик…
– Хорошо.
– …но не уверена, что хочу, чтобы в ней была вся твоя жизнь.
– Не понимаю.
В линии что‑то загудело, а я обнаружил, что пялюсь на пачку сигарет Энджи, подавляя желание закурить.
– Твоя жизнь, – сказала Грейс. – Насилие. Ты ищешь его, не так ли?
– Нет.
– Да, – мягко сказала она. – На днях я была в библиотеке. Просмотрела газетные статьи о тебе за прошлый год. Когда убили ту женщину.
– И?
– И прочитала о тебе, – сказала она. – И увидела фотографии, где ты стоишь на коленях, склонившись над женщиной и мужчиной, которого застрелил. Ты был весь в крови.
– Это была ее кровь.
– Что?
– Кровь, – сказал я. – Дженны. Женщины, которую убили. Возможно, Кертиса Мура, которого я ранил. Но не моя.
– Знаю, – сказала она. – Знаю. Но когда я смотрела на твои снимки и читала статью, то невольно задавалась вопросом: «Кто он, этот человек?» Я не знаю человека с этих фотографий. Не знаю того, что он стрелял в людей. Эта личность мне не знакома. Он для меня чужой.
– Не знаю, что и сказать тебе, Грейс.
– Ты когда‑либо убивал? – Ее голос звучал резко.
Я не сразу нашел ответ.
Наконец, сказал:
– Нет.
Первая ложь, которую я преподнес ей, и это оказалось не так уж и трудно.
– Но ты способен на это, не так ли?
– Как и все.
– Может быть, Патрик. Может быть. Но большинство из нас не выбирают ситуации, которые приводят к убийству. А ты выбираешь.
– Я не выбирал этого убийцу и не звал его в свою жизнь. И уж тем более Кевина Херлихи.
– Нет, – сказала она, – ты как раз это сделал. Вся твоя жизнь – это осознанная попытка противостоять насилию, Патрик. Но ты не можешь победить его.
– Кого?
– Своего отца.
Я потянулся за пачкой сигарет, провез ее по столу, пока она не оказалась передо мной.
– Я и не пытаюсь, – сказал я.
– Я не дурочка.
Я вытащил из пачки сигарету и стал стучать ею по центру веера из фотографий Хардимена, сожженного тела Рагглстоуна и распятого Кола Моррисона.
– Куда ты клонишь, Грейс?
– Ты водишься с такими людьми как… Бубба. А также Девин и Оскар. Ты живешь в мире насилия и окружаешь себя подобными людьми.
– Тебя это никогда не коснется.
– Это уже случилось. Черт. Хотя я знаю, ты скорее умрешь, чем позволишь кому‑нибудь причинить мне зло. Физически. Я все это знаю.
– Но…
– Но какой ценой? Что с тобой происходит? Ты не можешь зарабатывать на жизнь чисткой канализационных труб, а, возвращаясь, благоухать мылом, Патрик. Это въестся в твои поры. Выхолостит тебя подчистую.
– А может, уже?
Миг тишины в трубке был долгим и мрачным.
– Еще нет, – сказала она. – Но это чудо. На сколько тебя хватит, Патрик?
– Не знаю, – сказал я сдавленным голосом.
– Я тоже, – проговорила она. – Но я не люблю осложнений.
– Грейс…
– Я позвоню тебе, скоро, – сказала она, и на слове «скоро» ее голос дрогнул.
– Хорошо.
– Доброй ночи.
Она повесила трубку, а я продолжал слушать гудки. Затем я сдавил пальцами сигарету и отшвырнул от себя пачку.
– Где ты пропадаешь? – спросил я Буббу, когда наконец достал его по мобильному.
– Во дворе магазинчика Джека Рауза в Саути.
– Чего ради?
– Потому что Джек сейчас там, как, впрочем, Кевин и большая часть всей команды.
– Хорошо же ты разделал Кевина, – сказал я.
– Для него Рождество уже наступило, да. – Он довольно хихикнул. – Старина Кев сосет свой супчик через соломинку, горемыка.
– Сломал ему челюсть?
– И нос тоже. Одним ударом двух зайцев.
– Но, Бубба, на глазах у Грейс? – спросил я.
– Почему нет? Должен тебе сказать, Патрик, женщина, с которой ты встречаешься, из разряда неблагодарных.
– Надеялся на чаевые? – съязвил я.
– Нет, всего лишь на улыбку, – сказал он. – На «спасибо» или хотя бы на благодарный кивок. Я бы все принял.
– Ты дубасил человека на глазах у ее дочери, Бубба.
– Ну и что? Он сам напросился.
– Грейс этого не знала, а Мэй слишком мала, чтобы понимать.
– Вот что я тебе скажу, Патрик. Просто для Кевина выпал плохой день, а для меня – хороший. Очень хороший.
Я вздохнул. Пытаться толковать Буббе о социальном договоре и принципах морали – это все равно, что вести разговор о холестерине с «Биг Маком».
– Нельсон все еще сторожит Грейс? – спросил я.
– Как ястреб.
– Пока все не закончится, Бубба, он не должен спускать с нее глаз.
– Он и сам не захочет. Думаю, он влюбился в эту женщину.
Я аж вздрогнул.
– Так чем, собственно, Кевин и Джек сейчас заняты?
– Укладывают вещи. Похоже, собираются в путешествие.
– Куда?
– Не знаю. Но выясню.
Я почувствовал едва ощутимую усталость в его голосе.
– Бубба.
– Да?
– Спасибо за охрану Грейс и Мэй.
Его голос потеплел.
– Всегда пожалуйста. Ты ведь сделал бы то же самое для меня.
Возможно, чуть деликатнее, но…
– Конечно, – сказал я. – Может, ты на какое‑то время ляжешь на дно?
– Почему?
– Кевин может нанести ответный удар.
Он рассмеялся.
– Ну и что? – Он фыркнул. – Кевин.
– А как Джек? Может, ради поддержания авторитета он должен наказать тебя за то, что ты избил одного из его людей.
Бубба вздохнул.
– Джек – это мыльный пузырь, Патрик. Тебе этого не понять. Он, конечно, окреп, и он опасен, но только для хилых. Не для таких, как я. Он знает, чтобы вывести меня из игры, придется использовать невообразимую кучу народа, а если промахнется, надо готовиться к мировой войне. Он похож… когда я служил в Бейруте, нам раздавали ружья без пуль. Это и есть Джек. Ружье без пуль. А я – тот чокнутый шиит, который едет на грузовике с бомбами вокруг его посольства. Я – это смерть. А Джек слишком нежный, чтобы играть со смертью. Он ведь получил свой первый опыт власти довольно давно, еще в Ассоциации.
– О чем ты? – спросил я.
– «Охранная ассоциация Эдварда Эверетта», ОАЭЭ. Местная организация по охране правопорядка. Помнишь? Еще в семидесятых.
– Смутно.
– Да, черт возьми.