Он был гораздо выше по тембру, чем обычно, и в нем были нотки истерики.
– Куда тебя ранило?
Она подняла руку, и я увидел темную красную дыру между бедром и неровно вздымавшейся грудной клеткой.
– Как выглядит рана? – Она прислонила голову к дверному косяку.
– Неплохо, – солгал я. – Я возьму полотенце.
– Я видела только его фигуру, – сказала она. – Точнее, силуэт.
– Что? – Я стянул полотенце с вешалки в ванной и вернулся в коридор. – Чей?
– Подонка, что стрелял в меня. Когда я выстрелила в ответ, то увидела его фигуру. Он невысокого роста, но крепкий. Понял?
Я приложил полотенце к ее боку.
– Коротышка‑качок. Буду иметь в виду.
Она закрыла глаза и что‑то пробормотала.
– Что? Открой глаза, Эндж. Давай.
Устало улыбаясь, она открыла глаза.
– Этот пистолет, – невнятно проговорила она, – такой тяжелый.
Я взял пистолет из ее рук.
– Он больше не понадобится. Эндж, но ты не должна спать, пока…
У парадной двери послышался громкий скрежет, и я, пригнувшись, взял на мушку Фила и двух санитаров скорой помощи, которые ворвались в дом.
Фил опустился на колени возле Энджи, и только тогда я убрал свой пистолет.
– О, боже, – сказал он. – Милая! – Он отбросил мокрые волосы с ее лба.
Один из санитаров сказал:
– Нам нужно пространство. Отойдите.
Я отступил назад.
– Милая! – все стонал Фил.
Ее глаза распахнулись.
– Привет, – сказала она.
– Сэр, отойдите, – сказал санитар. – В сторону.
Фил шлепнулся на задницу и отполз на некоторое расстояние.
– Мисс, – сказал санитар, – вы ощущаете это давление?
Снаружи послышался резкий, пронзительный визг патрульных машин, которые заполнили окна ослепительными огнями.
– Страшно, – сказала Энджи.
Второй санитар в коридоре выпустил колеса носилок и всунул металлический рычаг в их изголовье.
Внезапно в коридоре возник сильный шум, я взглянул на Энджи и увидел, что ее пятки колотят паркет пола.
– Она впадает в шок, – сказал санитар. Он схватил Энджи за плечи. – Хватайте ее за ноги, – закричал он. – Держите ее ноги, эй, вы!
Я схватил ее ноги, а Фил стал причитать:
– О, боже! Сделайте что‑нибудь, ну, сделайте же что‑нибудь!
Ее ноги колотили меня в подмышку, и я прижал их рукой к груди и так держал, в то время как ее глаза побелели и закатились, голова соскользнула с порога и свалилась на пол.
– Сейчас, – сказал первый санитар, и второй подал ему шприц, который тот всадил в грудь Энджи.
– Что вы делаете? – вскричал Фил. – Иисус Христос, что вы с ней делаете?
Она дернулась в моих руках последний раз, после чего сползла обратно на пол.
– Нам надо поднять ее, – сказал один из санитаров. – Осторожно, но быстро. На счет «три». Один…
В дверях появились четверо полицейских. Руки их сжимали оружие.
– Два, – сказал санитар. – Убирайтесь к черту от дверей! Нам через него нести раненую женщину.
Второй санитар вынул из сумки кислородную маску и держал наготове.
Полицейские вышли на крыльцо.
– Три!
Мы подняли Энджи, и ее тело показалось мне слишком легким. Можно было подумать, что оно никогда не двигалось, не прыгало и не танцевало.
Мы положили его на носилки, второй санитар наложил ей на лицо кислородную маску и закричал:
– На выход! – И ее понесли через коридор, затем на крыльцо.
Мы с Филом следовали за ними, но, как только я вышел на обледенелое крыльцо, то услышал щелканье по меньшей мере двадцати затворов пистолетов, направленных в мою сторону.
– Опустить пистолеты и стать на колени, живо!
Я знал по опыту, что спорить с нервными полицейскими не стоит.
Я положил пистолеты, свой и Фила, на крыльцо, опустился на колени и поднял вверх руки.
Фил был всецело поглощен состоянием Энджи, так что даже не сообразил, что сказанное полицейскими относилось и к нему.
Он сделал два шага вслед за носилками, когда один из полицейских вскинул к плечу приклад дробовика.
– Он ее муж, – закричал я. – Муж!
– Заткни пасть, придурок! Руки вверх, урод! Давай! Давай!
Я подчинился. И оставался на коленях, пока полицейские осторожно подбирались ко мне все ближе, а морозный воздух щекотал мои босые ступни и проникал сквозь тонкую рубашку. Медработники занесли Энджи в машину скорой помощи и увезли.
К тому времени как полицейские все осмотрели, Энджи уже второй час лежала на операции.
Филу разрешили уйти около четырех, после того как он дозвонился в городскую больницу, но мне пришлось остаться, чтобы сопровождать четырех следователей и нервного молодого представителя прокуратуры по месту происшествия.
Тело Тимоти Данна было найдено обнаженным и засунутым в канализационный сток возле качелей на «Детской площадке Райан». Возникло предположение, что Эвандро завлек его туда какими‑то подозрительными действиями, однако не настолько, чтобы сойти за явную угрозу или опасность.
Позднее была найдена простыня, свисавшая с баскетбольной корзинки на площадке, которая находилась в поле зрения Данна, сидящего в своем неприметном автомобиле. Человек, развешивающий в два часа ночи в ненастье простыню вокруг баскетбольной корзинки, очевидно, выглядел довольно странно, чем и привлек любопытство молодого полицейского, но не вызвал желания звонить и просить подмогу.
Простыня примерзла к ободку и висела там, как кристалл на фоне оловянного неба.
Видимо, Данн как раз подходил к ступенькам площадки, когда Эвандро подошел к нему сзади и всадил стилет в правое ухо.
Мужчина, стрелявший в Энджи, проник в дом через заднюю дверь. Следы его ног, восьмого размера, были обнаружены по всему заднему дворику, но ушел он на Дорчестер‑авеню. Сигнализация, установленная Эрдхемом, из‑за отключения света оказалась бесполезной, и все, что нужно было сделать – это, использовав отмычку, открыть заурядный замок и войти в квартиру.
Оба выстрела Энджи прошли мимо. Одна пуля была найдена в стене возле двери. Вторая рикошетом отлетела от плиты и разбила окно над раковиной.
Осталось только рассказать об Эвандро.
Когда убивают кого‑то из полицейских, прочие превращаются в страшных людей. Гнев, который обычно кипит у них внутри, выходит наружу, и можно только пожалеть бедолагу, которого они арестуют под горячую руку.
В этом случае все было еще хуже, потому что Тимоти Данн был родственником их выдающегося собрата по профессии. А сам Данн, многообещающий полицейский, был к тому же молод и неиспорчен, а с него содрали форму и затолкали в канализацию. Вот с таким настроением меня допрашивал в кухне детектив Корд, седовласый мужчина с мягким голосом и безжалостными глазами, а офицер Роджин, полицейский с быковатой статью, кружил вокруг тела Эвандро, сжимая и разжимая кулаки.
Роджин обладал качеством, присущим некоторым полицейским и тюремным охранникам, а именно садизмом, который заставляет их выбирать данные профессии, чтобы иметь легальный выход своим эмоциям.
Вопреки всем законам физики и гравитации, тело Эвандро находилось в том же положении, в котором я оставил его: припавшим на одно колено, руки вдоль тела, потупленный взгляд.
Так он постепенно цепенел, и это вывело Роджина из равновесия.