Я натянул на себя и кольчугу, и красный мундир, и тяжёлую, подбитую железом шапку с заломленным вперёд кожаным гребнем, имитирующим головную повязку. Сапоги – стандартные, армейские, из козлиной кожи с завязками,– вот тут я вздохнул и решил, что обувь всё-таки должна быть удобной и своей… Я взял также портупею и меч в ножнах, который хозяин даже не успел оттуда достать. А Цзя Дань всё смотрел и смотрел на меня.
Двор постепенно заполнялся людьми – первые уличные зеваки осторожно пробирались туда, куда ещё вчера опасались даже подойти. Появились два первых красных мундира, я призывно махнул им рукой и показал на Цзя Даня. Они повиновались молча и мгновенно. И когда я уже на моей тохаристанке выезжал из бывших ворот, я увидел на уровне седла вытянутое лицо и непонимающие глаза господина Ду, пешего, в разорванном халате. Он смотрел на меня и не узнавал. Я любезно кивнул ему и проехал мимо, краем глаза видя, как глаза его расширяются, в них появляется сначала изумление, а потом и нескрываемая ненависть. Но я уже перешёл на рысь.
На главном проспекте, который я пересёк не без труда среди водоворотов пеших и конных, ко мне протягивали руки, пытаясь спросить, что делать. Я крутил головой и нёсся дальше – на юг и потом на восток, к дому.
Дело в том, что мне пришла в голову мысль: теперь-то я вполне могу заехать домой, чтобы взять в дальнюю дорогу пару необходимых вещей – правда, у седла висела торба с обычным запасом денег, но всё же… Если же встретится отряд гвардейцев или мятежников, то на Мышке уйти от них будет не трудно. Но именно сейчас им всем уже не до меня.
Потом как-то сам собой возник вопрос, а зачем этот отряд вообще сжёг ведомство господина Чжоу и откуда он там появился – что, понёсся туда прямо от городских ворот, в которые, похоже, его впустили без проблем? Почему именно туда?
И что ещё интереснее – куда этот отряд направлялся после погрома ведомства Чжоу, когда мы встретились с ним лицом к лицу, почти у самого дома?
За квартал от дома я уже знал ответ, и мне даже не нужен был всё тот же горький запах дыма, чтобы подтвердить мои догадки.
Мой дом горел, единственный во всём квартале. Пламя поднималось над всеми галереями одновременно. Воины Ань Лушаня умеют жечь… Я различил издалека фигурки моих людей, мелькающие в дыму с какими-то узлами и даже чайниками. Чем я мог им помочь?
Я подтолкнул пятками лошадь и понёсся, уже галопом, к Восточному рынку.
Здесь дым был жирен и полон сажи. Согдийское подворье горело все сразу, но эпицентр огня был именно там, где помещалось «Золотое зерно». Сейчас оттуда поднимались ещё и клубы пара – кто-то пытался гасить огонь, но масло из котлов, грамотно разлитое героями Великой Степи, не так просто было потушить.
В толпе десятков и сотен согдийцев и тохаристанцев мелькали знакомые лица, но никто не узнавал меня, сгорбившегося в мундире и шлеме на Мышке среди этого хаоса, а я не пытался заговорить с ними. Потому что на моих глазах из дыма, вихрей пепла и луж чёрной воды люди тащили, отворачивая лица или пытаясь обернуть их тряпками, одно тело за другим, обугленные и жуткие.
Удай-Бабу миновала эта участь – он сидел, привалившись спиной к стене и раскинув ноги в стороны, неопрятный пучок его волос свешивался на грудь так, что не было никаких сомнений – их обладатель находился высоко, за облаками снежных гор Запада, и к нам больше не вернётся. Потому что голова живого человека так лежать не груди не может.
Серая змея уютно устроилась у него на коленях.
А потом я увидел ставшую странно тощей обугленную длинную фигуру без левой руки. За ней – чёрный, совсем без лица, труп высокой женщины. И ещё какие-то дымящиеся останки. Мой взгляд зафиксировал и нелепо сваленные у стен трупы пограничников, пять, шесть, десяток – похоже, Сангак и его подруга без боя не сдались.
А я всё сидел в своём седле, с мокрым от пота лицом и слезящимися от дыма глазами.
Вот они, мои победы. Я победил всех врагов, я выиграл битвы с двумя великими империями и спас свои города. А оборачивались эти победы горьким дымом других городов, которые я любил не меньше, и погибшими друзьями.
Оставалось одно: выехать, пока меня не увидели и не узнали, из ворот и тронуться через недоуменно гудящий город – на запад, к караванщикам, домой. Чем не достойное завершение блистательно прожитой жизни, о которой мальчишки поют на рынках песни? Сделать уже больше ничего нельзя, спасать больше некого. На запад. Все.
Я выехал из ворот и повернул Мышку на север, в сторону императорского города.
ГЛАВА 22
ЗА ЭКИПАЖАМИ ИМПЕРАТОРА
Ворота в первый, «внешний» императорский город – Гунчэн, он же Хуанчэн, – были, как всегда, открыты. Я проскакал через этот узкий, низкий (для всадника) туннель под давящей глыбой серого камня, почти не замедлив хода и приветственно махнув рукой охранявшим их гвардейцам.
За воротами и толстой, высотой в два человеческих роста, стеной лежал громадный, запутанный лабиринт павильонов под высокими серыми крышами, населённый тысячами чиновников с их мириадом свитков и кистей. Отсюда управлялась до сего дня империя. Тайное ведомство господина Чжоу было, наверное, единственным, которое укрывалось между обычными жилыми домами на западе города – все прочие чиновники были здесь.
Лабиринт этот был хорошо знаком мне и моим людям, раз за разом упорно договаривавшимся здесь о покупке новых партий шелка с государственных мануфактур. И проблема была как раз в том, что меня знало здесь слишком много людей. Поэтому в своём гвардейском наряде мне лучше было объехать стороной, например, Ведомство ткачества и красильного дела.
Стаскивая одежду с мертвеца на окровавленном песке, я думал о том, что в этой чёрной шапке-шлеме и малиновом мундире ниже колен можно свободно перемещаться по городу, к которому подступил противник. Что ожидает в ближайшее время столицу? Хаос, галопирующие и марширующие солдаты, городские и квартальные ворота, которые открываются и закрываются в самое неожиданное время и без всякого смысла. Всё это – не лучшая обстановка для гражданского человека, которому нужно куда-то пройти или проехать. А вот офицер гвардии в такие моменты может ехать куда угодно, и его лицо никто не будет рассматривать. Ну, какое может быть лицо у военного, скачущего куда-то среди дыма, криков и хаоса? Он сам – лицо катастрофы.
Но теперь я уже думал о другом: что мундир – это мой шанс пробраться как можно ближе к дворцу. Не к этому, где трудились чиновники, а к следующему, внутреннему, запретному.
Мой путь был не столько труден, сколько требовал невероятного терпения. Человек в гвардейском мундире в такие минуты не просто может, а должен метаться по дорожкам между павильонов и толп чиновников и задавать лающим голосом какие угодно глупые вопросы. «Где генерал Цзяо?» «Кто видел Цзю, помощника министра левой руки?»
Несуществующих генерала Цзяо и чиновника Цзю, конечно, не знал никто. Но в тяжёлый для Родины час чиновники и просто прохожие очень хотят помочь солдатам своей империи. Тем более если эти солдаты – из иностранцев, которым сейчас особенно тяжело, и тем более если они получают, как обычно, идиотские приказы с перепутанными именами и не знают, как их выполнить, – но выполнить обязаны.
Вдобавок ни один чиновник всё равно не работал. Цветными кучками стояли они у входов в свои ведомства и, встревоженно сблизив украшенные чёрными шапками головы, сплетничали. «Если вам нужен тот Цзю, который сейчас перешёл в Ведомство лесов, то это вот там, за углом, а единственный генерал Цзяо, которого я знаю, был отправлен к Тунгуаню. Ах, нет, похоже, что у вас донесение к генералу Цзяо, который возглавляет Полк тысячи быков. Он с утра – во внутреннем дворце», – таков был типичный ответ, который помогал мне завязать следующий разговор у следующего павильона, уже зная, какие имена надо называть. Изнуряюще долгая игра, но кому, как не мне, знать, как в неё играют. Ещё аллея, ещё разговор. Солнце неуклонно ползёт к западу.
С птичьего полёта мой малиновый мундир, наверное, продвигался по этому лабиринту как щепка по воде озера – вроде бы бесцельно подпрыгивая и дёргаясь во все стороны на мелкой ряби, но на самом деле неуклонно приближаясь к берегу. В моём случае – все дальше от входных ворот, все ближе к Дамингуну, внутреннему императорскому дворцу.
Я встречался с множеством расширенных зрачков и вытянувшихся лиц. Катастрофа у Тунгуаня поразила всех. Все думали, что, судя по моему лицу, я как раз и примчался с места побоища, везя донесения от погибших генералов к другим, полностью деморализованным генералам.
В ответ на встревоженные расспросы о том, что же случилось, я печально качал головой, безнадёжно махал рукой и произносил невнятные фразы. И чиновники наперебой снабжали меня все новыми подробностями происшедшего, так что, проехав через квартал, я уже мог сам, как очевидец, рассказывать о том, что случилось у Тунгуаня.
А случилось там самоубийство императорской армии, которая неделю за неделей оставалась неуязвимой, сидя в ущелье. И сидела бы там и дальше, поскольку дряхлый генерал Гэшу, который передвигался только на носилках, совершенно не был склонен к геройским атакам.
Приказ о выходе армии из ущелья на равнину для решительной атаки отдал император. Но заготовил этот приказ несчастный премьер-министр, которому кто-то сообщил, что у защищавшего ущелье Гэшу Ханя что-то слишком много войск, идти на врага они при этом не собираются, и надо разобраться, чего добивается этот спаситель отечества. Задуматься, например, о том, что произойдёт, если два вчерашних врага, два тюркских полководца империи – Гэшу Хань и Ань Лушань – вдруг договорятся между собой.
Что ж, господин Чжоу, эта последняя в вашей жизни акция была проведена блестяще. Хаос и катастрофа в империи теперь очевидны для всех.
Солдаты Гэшу Ханя хорошо понимали, что их выводят из-под прикрытия склонов ущелья и крепостных стен на верную смерть. Целых четыре дня вытягивались длинные колонны на равнину – старина Гэшу всё надеялся выиграть лишний день до подхода новых имперских отрядов или до того, как Го Цзыи и Ли Гуаньби если не ударят, то хоть как-то обозначатся в тылу у мятежного командующего, генерала Цуя.
Черепашьим шагом двигалась вперёд имперская армия, даже не очень хорошо видя расположение противника: внизу, у реки, или вверху, у склона гор? Впереди?
И тут пришёл пыльный ветер в лицо, и ещё длинные ряды кавалерии народа тонгра, ударившие в спину. А после этого оттеснённые на поля, в сухие кустарники и травы передовые отряды имперских солдат сначала почувствовали, что ветер начал пахнуть дымом, а потом увидели катящиеся к ним валы огня: Цуй поджёг сухую солому. И имперская армия попросту начала гореть; броня накалялась на потных телах, как сковородки в ресторане бедняги Сангака. Солдаты побежали к реке, пытаясь если не спастись, то хоть погрузиться, спасаясь от страшного жара, в воду. Но задние ряды толкали передних, одетых в тяжёлую броню, в эту воду все глубже.
Армия растаяла, даже не вступив в настоящий бой. Никто не знал точно, куда девался Гэшу Хань, царственный полководец, гордость империи. Но через какое-то время я уже уверенно сообщал замершим от ужаса чиновникам, что его прямо на носилках утащили в плен, в разграбленный Лоян.
Но обитателям чиновничьих кварталов тоже было что рассказать мне в ответ.
– Да ты, братец, сам-то где был утром, когда тут у нас происходили самые главные события? – поинтересовался у меня какой-то скромный мастер кроличьей кисти.
Так я узнал, что, пока два отряда пограничных ветеранов жгли мой дом и моё торговое подворье, а также ведомство господина Чжоу, третий отряд всадников, не меньше двух дуев, с грохотом и звериным рёвом пронёсся вдоль внешней стены Гунчэна и через эти стены, навесом, обстрелял внутренние павильоны ведомств и канцелярий зажигательными стрелами. Пожары быстро погасили. Мятежники, без единой царапины, понеслись дальше по прямым, как стрела, столичным проспектам ещё до того, как гвардейцы начали размышлять – что вообще происходит, не закрыть ли главные, украшенные рисунком лазоревых цепей, ворота.
– В этих воротах, на уровне повыше человеческого роста, и до сих пор торчат стрелы, эти бездельники все никак их не вытащат,– с осуждением сказал один чиновный обитатель Дамингуна. – Да какое это сейчас имеет значение, пусть торчат – дворец-то уже пуст.
Не помню, сколько времени я убил на новые идиотские разговоры, пока до меня не дошёл смысл этих последних слов. Смысл, который до этого момента понимали в притихших чиновничьих толпах все, кроме меня.
Император покинул дворец. Он вообще покинул столицу. Мне некуда было спешить.
Ошарашенный, я начал оглядываться по сторонам, только для того, чтобы убедиться: чиновники уже начали с достоинством маршировать к воротам.
– Кто? Кто с ним уехал? – почти заорал я на жирного столоначальника в цветных шелках и чёрной шапке с торчащими горизонтально в стороны лакированными, похожими на уши кончиками.
– Немногие, – ответил он, сделав паузу и решив, что запылённый гвардейский офицер из варваров в такой час может позволить себе быть не очень вежливым. – Премьер-министр, я слышал. Женщины. Охрана. Да, и наследник.
Женщины? Какие именно женщины? Кажется, вместо благодарности я толкнул этого доброго человека конём, выносясь из последней аллеи на громадную площадь, разделявшую чиновничий город и Дамингун, обиталище самого императора.
Грандиозная, щедрая пустота: прямоугольник девятьсот на пять тысяч шагов. Вечное спокойствие гигантской империи – вот о чём говорило это невероятное пространство, призванное охладить любой пылкий ум. С одного конца этой площади было не различить лиц людей на другом её конце – там, где невидимый отсюда канал пересекался тремя широкими горбатыми мостами. А за ними над гребешком стены тонкими полосками алели внутренние дворцы под серыми крышами.
К чёрному полукруглому рту входа через надвратную башню я нёсся галопом, прямо к сверкающей парадной броне и серебрящимся металлом остроконечным шлемам императорских гвардейцев, украшенных, как для парада, павлиньими перьями.
– «Малиновый барс» пожаловал, – поприветствовал меня толстопузый гвардеец, прижимаюсь щекой к копью. – Давненько я тут не видел вас, красавцев. Что, даже вам погано? Говорят, вас утром в городе кто-то здорово обидел?
По крайней мере, благодаря моим бесцельным разговорам среди чиновничьих павильонов я уже знал, о чём и о ком спрашивать, чтобы не вызывать лишних подозрений.
– Кто из военных с премьером? – выдохнул я с седла. – А главное, где наследник – точно ли в императорском кортеже?
Люди, охранявшие жилье самого императора, могли быть полными бездарями в бою. Но скрытые смыслы придворных интриг они поглощали, как пиво, – жадно и не переводя дыхания, и сейчас в поблёскивающих у моего седла глазах можно было прочитать: охранник Дамингуна знал все и понял по моим словам, что говорит с другим знающим человеком.
– Все, кто должен был уехать, уехали, – хитро ответил мне гвардеец. – Хочешь, поищи там кого тебе надо.
Он кивнул головой в сторону ворот.
С тяжёлым вздохом я тронул Мышку шагом к коновязи, сполз с неё, ощущая, что страшно устал. Поискал глазами место потенистее, привязал мою верную спутницу среди гвардейских коняг и, качаясь, вошёл в прохладный полукруг дворцовых ворот. Я не притворялся: утренняя прогулка с господином Ду к месту моей будущей казни, дым пожарищ, скачка по городу, словесные игры с чиновниками, сосущий голод, жара и жажда, – я был не единственным из солдат империи, кто в этот июльский день еле стоял на ногах.
Павильоны в громадном цветущем парке, где по вечерам, наверное, горели сотни огоньков, звучала музыка и смех, были почти пусты. И очень нескоро по вялым ответам дворцовых слуг я начал понимать, что случилось здесь этим утром.
Бегство императора поразило всех не само по себе, а своей стремительностью. Слухи о рейде мятежников вдоль внешних дворцовых стен едва успели достичь ушей придворных, евнухов и служанок внутреннего города, как вереница простых, обитых кожей повозок уже вылетела через ворота Дамингуна, а за ней тронулась длинная красная змея гвардейцев, взметая облачка белого песка.