– …и к императрице Мичико.
– Тин!!! – наконец выговорил второй гвардеец.
– А обеда точно не будет, я сжёг кухню,– обернувшись, любезно сообщил ему я и врезал коню ногами по бокам.
Варз злобно оскалился и рванул в галоп. Я прижимал к себе Ян все крепче, ощущая сквозь мундир нижнюю часть её тяжёлой груди, судорожно дышащую грудную клетку, сгиб бедра.
– Тин, тин! – неслись удаляющиеся крики сзади.
КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ
Герой возвращается в сказку. Он опять в тумане, но туман этот сладок, он напоен нежными и незнакомыми ароматами.
История воина и шпиона закончена, началась другая история и другая жизнь. Невероятной красотой мира воздаёт ему за дела его милосердный
Бог Небесный.
ГЛАВА 25
МАСТЕР ВЭЙ, МАСТЕР И, МАСТЕР ШИ И ДРУГИЕ
Влажный воздух стегал меня по лицу, как горячая тряпка. Далеко на севере горой поднимались сизые тучи, по которым пробегали игрушечные серебристые сполохи. Сзади раздавались крики – и вот уже отдалённый топот копыт: плохо. А я нёсся по твёрдой, высохшей красноватой земле большой дороги (по сторонам которой выстроилась толпа зевак), не имея понятия, куда, собственно, бежать.
Я никогда в жизни не бывал на станции Мавэй. Я понятия не имел, куда ведёт эта дорога. Я знал только, что если скакать по ней обратно к столице, на север, как я сейчас делаю, то рано или поздно придётся встретиться с движущимися сюда триумфаторами – госпожой Чжан, с её множеством повозок и новыми гвардейцами.
Ясно также было, что если сойти с дороги, то по крестьянским полям далеко не ускачешь, и прежде всего потому, что тебя там видно как на ладони: рано или поздно догонят. А кругом как раз и были одни сплошные квадраты полей, разделённые невысокими валами земли, укреплёнными чахлыми деревьями и кустами, чтобы не дать границам между полями расползтись от дождей.
Но ум человеческий – удивительная штука: он не забывает никогда и ничего, важно лишь уметь извлечь из него нужные воспоминания в нужный момент. Входи в дверь вторым, чтобы успеть посмотреть, что стало с первым; въезжая куда-то, запомни, как отсюда выехать: вот какие заповеди командуют умом, пока сам его хозяин думает о чём-то ином.
Что там мелькало в уголке моего левого глаза, когда я с замиранием и надеждой подъезжал сюда? Ведь что-то было. Какая-то полоска зелени, повыше – холмы и снова зелень. И ещё холмы. Сейчас, значит, всё это должно быть справа от меня.
Я пронёсся мимо тыкающих в меня пальцами жителей Мавэй, дорога вывела на холм, и я отчётливо увидел те самые поросшие лесом возвышенности справа, в нескольких ли.
Звук копыт сзади не приближался, но и не удалялся. Все равно плохо: их много, и одни могут гнаться за мной, другие – стрелять с седла.
– Эт-то было зд-десъ, – стуча зубами, попыталась прокричать мне Ян. – В Мавэй. Она была лисицей-оборотнем, ей предсказала гадалка – не ездить в Мавэй. Но она не верила в суеверья и поехала…
Тут очередной прыжок коня подбросил её вверх особенно жестоко, она ойкнула и буквально упала на меня спиной.
– Какая лиса? Что здесь было? – прокричал я почти в её ухо (в его мочке я увидел маленькую дырочку, в которую раньше была продета серёжка из розового нефрита).
– Это сказка! Про девушку-оборотня и её любимого! За ней погнались собаки охотников из Мавэй, – пояснила Ян, мучительно пытаясь устроиться на луке седла. – Она обернулась лисой и попыталась убежать. И собаки её догнали… и… и сожрали…
Мне стало весело и легко.
– Ты не лиса! – крикнул я. – И у них нет собак!
А в Мавэй, значит, есть охотничьи угодья. То есть-леса, и немаленькие, порадовался я.
И в этот момент мне в спину – нет, в правое плечо как будто ударил кулак. И сердце сжала невыносимая тоска.
Что же это такое, подумал я. Что за заколдованное дэвами место – моё правое плечо, пробитое стрелой много лет назад, и ещё плечо Маленького Вана по имени Цзя Дань… Как же это могло случиться, ведь, значит, сейчас я не смогу двигать даже рукой, как приколотый жук, ускакать смогу очень недалеко, всего чуть-чуть, потом надо будет останавливаться, вытаскивать стрелу, перевязывать… но останавливаться как раз нельзя. Бедная моя мартышка, думал я, левой рукой прижимая к себе подпрыгивающую Ян, что мне делать с тобой, когда солнечный свет начнёт бледнеть, а кровь в голове все громче стучать и шуршать? Что с тобой станет без меня?
Я застыл, съёжившись и вцепившись в узду, стараясь не замечать тупой боли в плече, и рванул зигзагом по крестьянским дамбам на восток. Пригорок – осторожный поворот головы влево, чтобы не шевелить правым плечом, – ага, не очень большие красные фигуры довольно далеко сзади. Их три или четыре – что, и только? Вперёд!
Варз злобно машет головой, толстый зад заносит его туда-сюда, но мощные ноги хорошо держат на земле. Рядочек тополей, огибаю их, преследователи больше меня не видят. Дорога! Настоящая дорога, ведущая к лесистым холмам!
«Гррумм», мрачно предупредила меня сизая туча голосом будто из иного мира, далеко-далеко слева. Если тобой повелевает злой дух, туча, всели страх в сердца моих врагов… Лес, настоящий лес передо мной. Что, если я пронесусь через него и через несколько шагов увижу новые поля и деревни? Тогда – нет спасения.
Я ворвался в лес, прислушиваясь к бурному дыханию Варза. «А-ах», – громко сказала Ян, пытаясь полуобернуться и обнять меня. Вперёд… не оглядываться… нет, всё-таки есть мгновение, чтобы оглянуться – и не увидеть сзади ничего, кроме полей и крошечных крестьянских конических шляп цвета соломы, с двумя тоненькими палочками – расставленными ногами-под каждой. Рощица тополей, спасибо тебе! Ты помогла мне сохранить несколько капель крови, которая все равно сочится, наверное, уже на седло. Плечо не ощущает ничего, даже от тряски, и это пугает больше всего. Вверх по лесной тропе… где тут ручеёк с каменистым дном, речка, что угодно, где я не оставлю отпечатков копыт? Ведь откуда-то же берут крестьяне воду для полей? Да вот же он, такой ручей. Поворот – и вверх по руслу, разбрызгивая воду. Сколько времени я скачу? Почему я ещё жив?
Заросшее кустами и деревьями плато, с него сверху можно увидеть кусочек долины с полями. Красных точек на ней нет – значит ли это, что мои враги уже подскакали к опушке и теперь рассыпаются веером, загоняя нас, как лис? Но тогда им придётся перекликаться между собой, и мне это поможет. Да и вообще, откуда столичным гвардейцам знать, как преследовать человека в лесу? Вот угрюмый господин Ду, наверное, оказался бы им тут очень кстати.
Но никогда не надо считать врага глупее себя, напомнил я себе. Открытая гонка закончилась. Предстояло очень болезненное испытание: прекратить греметь копытами, сползти с седла, устоять на ногах и, прислушиваясь, тихо отвести коня в чащу, а потом – найти какую-нибудь поросшую кустами возвышенность, откуда можно было бы заметить приближение врага издалека.
Я сполз, прижимаясь к взмыленному, мокрому, судорожно вдымающемуся боку Варза. Ян, обмотанная развязавшимися грязными тряпками, молча смотрела на меня сверху, потом протянула руки. Великий Бог, сейчас я рухну под её весом…
– Ты… один… спас меня от всех них? – с недоумением спросила она. – Как это может быть?
– Да нет же, – выдавил из себя я с мрачным смехом. – Мы на самом деле давно умерли. Посмотри, вот там, в конце поляны – Персиковый источник.
Она обвела взглядом тяжёлую листву деревьев, сочащийся сквозь них золотой свет, внимательно посмотрела на стекавший с глинистого холма ручеёк, прошептав: «Персиковый источник? Так мы, значит, в раю», – потом её взгляд снова обратился на меня и… она улыбнулась, засияла глазами, покачала головой, придвигая ко мне безнадёжно испачканное, раскрасневшееся, в грязных потёках лицо. Моё сердце чуть не разорвалось: я бережно стащил её и остатки волочившихся за ней тряпок по боку коня, уже не боясь боли.
– Прости меня, – пробормотал я. – Я тебя подвёл. Я не знаю, что делать. Посмотри, вот там, справа сзади, и не пугайся…
– Ну и что? – после краткой инспекции сказала она, все ещё тяжело дыша. – Чего пугаться? Ну, там какая-то рваная дырка…
Я пошевелил плечом ещё, ещё раз. Было, конечно, больно, потому что стрела бьёт с размаху совсем не слабо, даже если не протыкает тебя насквозь. Но прежде всего мне было стыдно. Надо было быть полным идиотом, чтобы забыть о балхской кольчуге, которую я стащил с покойника в горящем ведомстве господина Чжоу. Наконец-то она спасла жизнь очередному хозяину.
Чтобы не заплакать, я потёрся лицом о горячую потную шею Варза. Конь укоризненно вздохнул.
Мы пешком поднялись вверх по кустистым террасам, стараясь не удаляться от «Персикового источника», прислушиваясь к каждому звуку.
Но звуков не было. И только тогда я позволил себе поверить невероятному: у меня всё получилось. Плохие вы наездники, господа гвардейцы.
– Мне нравятся вот эти кусты, – как сквозь туман донёсся до меня голос Ян. – Я пойду туда одна. Без единой служанки…
У меня всё получилось – и вот я сидел на поляне, рядом пасся совершенно загнанный конь, на мне были выдающие меня издалека одежды особого отряда императорской гвардии, в которых мне нельзя было нигде показаться. У меня почти не было денег, никакой еды.
Я не отчаивался бы, если бы оказался в пустыне – потому что пустыня твой друг, если ты умеешь говорить с ней на её языке. Но я сидел в середине леса в чужой стране, не имея понятия о том, что находится на юге, западе, севере и востоке от меня. Вдобавок со мной была женщина, которую забавляла идея о том, чтобы присесть в кустиках, не прибегая к помощи служанок.
Кусты и деревья покачнулись от набежавшего ветра. Я перебросил на колени чуть изогнутый меч, полтора суток бесполезно бивший меня по ноге.
Даже бедняга Сангак, наверное, не знал моего секрета: я никогда в жизни понятия не имел, как обращаются с этим тяжёлым длинным куском железа, если не считать обязательных уроков в детстве. И дело даже не в том, что с моим ростом у меня не было шансов против похожих на громадные бочки воинов империи или Великой Степи,– «невидимки», в конце концов, все как на подбор невысоки ростом, а ведь им нет равных в бою.
Меч – это такой топор для мяса, только другой формы. Он сделан для того, чтобы разрубать пластины китайского доспеха и кольца – согдийского. Он с мокрым звуком вгрызается в человеческую кожу – бледную или смуглую, не разбираясь. А дальше рассекает жилы и кости, и ты видишь их потом высовывающимися из-под кожи – белые обломки с розовыми прожилками и сгустками крови. Если человек ещё жив, то он сидит среди кровавой грязи на земле и смотрит на эти обломки, боясь пошевелиться. Если ему повезёт, кости можно вылечить – они будут срастаться месяц-другой. А удар меча занял время, за которое не успеешь даже моргнуть глазом.
Я вылечил множество ран от меча, но никогда не опускал меч на другого человека. Это, наверное, позор для потомка древнейшего рода самаркандских воинов – рода моей матери, и для сына моего отца, на чьём туте красуется ястреб.
Но всю свою жизнь я более всего стыдился глупости, а не физической слабости. Потому что мечом или стрелами ты можешь уложить в пыль максимум десять человек, которые не успеют даже сообразить, что с ними случилось. А ум может уничтожать целые армии. Глупость же – потерять их.
В битвах я не боялся за себя, потому что готовил эти битвы неделями и месяцами тяжёлого труда. В мелких стычках или сражении при Забе, когда я доставал из ножен свой меч, я знал, что на металлический свистящий лязг его оборачивались десятки, а при Великом Забе – многие сотни моих воинов. Я сквозь зубы говорил: «Атаковать», – и почему-то все до единого слышали меня и двигали коней вперёд. Я знал, что должен оказаться впереди них, и подлетал к врагу с отведённым в сторону, если не опущенным вниз, мечом, глядя этому врагу прямо в глаза. Но мои воины уже обгоняли меня, обходя справа и слева, бережно оттесняя меня от схватки и сминая врага, как кустарник.
Все великие битвы – это итог чьей-то великой глупости, жадности и злобы. Великим воином был второй император дома Тан, несравненный Тай-цзун, Ли Шиминь. Он один, отделившись от своей выстроившейся во главе войска конной железной тысячи, подъезжал к стоявшему во главе вражеского войска хану, брал его коня за уздечку, наклонялся близко-близко и тихо спрашивал: ты видишь, кто перед тобой? Знаешь, что сейчас будет?
И не было битвы, потому что хан движением руки поворачивал коней назад.
Об этих битвах песен не сочиняли.
Но сколько их было, других, воспетых битв и других воинов, которые летели как на крыльях в бой, уже не в силах остановиться, в ушах их звучала бешеная дробь многих барабанов и персидские трели поющих женских голосов – и не было ничего прекраснее этого неостановимого полёта. А в итоге – всё то же: кровавая грязь под копытами обезумевших коней.
И вот сейчас я, после всех моих битв, выигранных и проигранных, сидел на поляне с бесполезным мечом на коленях, окружённый кустами, из которых могли выйти гвардейцы, – а могло появиться и что-то похуже.
Я не очень верил в то, что прямо сейчас увижу змею ба, которая пожирает слонов. Или зверя суань-ни, громадную крысу-медведя, с лёгкостью перекусывающего слоновьи лапы. Но другое дело – корова-людоед по имени я-юй, с её почти человеческим лицом, или чжу-хуай, с клыками и четырьмя рогами… Или такая же четырехрогая плотоядная корова ту-лоу, или ао-е – белая, с густым мехом на спине. Наконец, страшная корова си-цюй, с голосом, как плач новорождённого ребёнка… Я видел их изображения на многих свитках, слышал рассказы о них – и вот это уже было более реально.
Вечер приближался. Но я не знал, что именно извлечь из краденой сумки, чтобы развести огонь, – да и не лучшей идеей было разводить его: звери могли испугаться, а вот люди как раз наоборот.
То есть, подводя итоги: я понятия не имел, что мне делать дальше. Следовало решить, куда скакать. На юг, вслед за императором, который, возможно, и сам лишится трона и жизни до наступления ночи? На север, откуда надвигались грозовая туча и целые армии врагов? На мой родной запад, путь к которому уже, наверное, перекрыт теми же полчищами? Чем питаться – вспоминать уроки охоты господина Ду?
А чего ты хотел, сказал я себе, если вся история с похищением была одной великолепной глупостью. И самое умное, что ты мог сделать, – это решиться на эту авантюру в одиночку. Потому что подставлять под почти верную смерть своих людей в этом случае было бы просто недопустимо.
Неужели это я пошёл на все эти глупости? Неужели я всерьёз думал, что все эти шеренги гвардейцев и чиновников так и не поймут, что происходит на их глазах? Ну, хорошо, женщина в зелёном платье пошла помолиться, через короткое время их собрат выносит лишившуюся чувств женщину в том же зелёном платье, сдаёт её в руки палачу, лица её не видно – это хорошо, это умно. А пожар после этого события – что ж, пожар как пожар, чему же гореть, как не кухне.
Но ещё до того часовые на воротах, будь они поумнее, могли бы рассмотреть мои штаны и обувь, непохожие на нормальные офицерские сапоги из козлиной кожи с завязками, и тихо доложить обо мне караульному начальнику. Тот мог бы потребовать объяснений, которых я дать никак бы не мог. Далее – смерть…
Или же – двор мог бы быть окружён солдатами со всех четырёх сторон, и тебе оставалось бы молча смотреть, как затягивается шёлковый шнурок в руке евнуха Гао Лиши. Потом повернуться и бежать к коню, иначе расспросы и – смерть…
А если бы Лю осталась жива? Мог бы я незаметно воткнуть нож ей под ребро, отняв последние мгновения жизни? Боюсь, что нет. Тогда я просто схватил бы Ян в охапку у алтаря и рванул бы с ней к выходу через горящую кухню. Наконец – что самое вероятное – кухня не загорелась бы, ты бежал бы с несчастной Ян к коню, а какой-нибудь гвардейский дувэй орал часовым, чтобы те закрыли ворота. И далее – смерть…