Одному из своих послов царь писал: «В реляциях твоих употребляешь ты зело много польские и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела выразуметь невозможно; того ради впредь тебе реляции свои к нам писать все российским языком, не употребляя иностранных слов и терминов». Век спустя на защиту родного языка встает В.Г.Белинский: «Употреблять иностранное, когда есть равносильное русское слово, значит оскорблять и здравый смысл, и здравый вкус». Пройдет еще век, и на ту же тему В.Маяковский напишет «О фиасках, апогеях и других неведомых вещах»:
Чтоб мне не писать впустую оря,
мораль вывожу тоже:
то, что годится для иностранного словаря,
газете – не гоже.
Казалось бы, если газете не гоже, то художественной прозе и поэзии уж и вовсе не к лицу. Но именно от газет (а затем и от радио, еще позже – от телевидения) пошло все шире, все напористей и в обыденную жизнь, и в литературу то, что годится лишь для иностранного словаря, для сугубо специальных статей и ученых трудов.
Не только в газетных статьях и очерках, но и в рассказах, и в романах счету нет этим самыминтуициям, результатам имоментам , всевозможнымдефектам, фиаскам иапогеям .
Особенно легко эта словесная шелуха проникает в перевод. Переводчику непозволительно забывать простую истину: слова, которые в европейских языках существуют в житейском, повседневном обиходе, у нас получают иную, официальную окраску, звучат «иностранно», «переводно», неестественно. Бездумно перенесенные в русский текст, они делают его сухим и казенным, искажают облик ни в чем не повинного автора.
И вот скромные домашние хозяйки, трехлетние карапузы, неграмотные индейцы, дворяне, бюргеры, бедняки, бродяги, легкомысленные девчонки – все без разбору, во все века и эпохи, при любом повороте судьбы, в горе, радости и гневе, объясняясь в любви, сражаясь и умирая, говорят одним и тем же языком:
«Передо мной встаетпроблема …»
«Это был мой последнийшанс …»
«В этот роковоймомент …»
И читатель не верит им, не видит и не ощущает ни радости, ни горя, ни любви. Потому что нельзя передатьчувствоязыком протокола.
Вот тут и должен стоять на страже редактор! Нет, не писать за переводчика, а просто отметить слова-канцеляризмы грозной редакторской «галочкой» на полях. Ведь любому грамотному человеку нетрудно самому избавиться от этих словечек, найти простейшую замену:
«Передо мной труднаязадача …»
«Это была моя последняянадежда …»
«В эту роковуюминуту …»
Нет, право же, трудно сочувствовать героине современного романа, если, огорченная неладами с любимым человеком, она не пытаетсяпонять, что произошло , а начинаетанализировать ситуацию . Пожалуй, читатель не посочувствует, а усмехнется или зевнет. И как легко вовсе обойтись без этой самойситуации ! В крайнем случае довольно сказать –обстановка, положение . Не надоанализировать , можнооценить, взвесить, обдумать .
И в минуты сильного волнения, внезапного испуга или горя куда вернее человеку потерять неконтроль(controls), авласть над собой, самообладание , утратитьхладнокровие , даже –потерять голову !
Если о герое сказано, что once more he was optimistic, перевести надо не «он вдруг опять загорелсяоптимизмом », а хотя бы: он сновавоспрянул духом . Неуместно во внутреннем монологе: он на все смотрит слишкомпессимистически . Вернее – смотрит слишкоммрачно, все видит сквозь черные очки …
И очень плохо – «он ощутил глубокуюдепрессию ». В подлиннике-то depression, но по-русски все-такиуныние , а еще лучше просто:он совсем пал духом .
Женщина в трудную минуту немногими обыденными словамирезюмировала то, что было у нее на душе, а надо бы:выразила, высказала .
Человека, одержимого мучительной, неодолимой страстью, на миг «охватилочувство какой-то экзальтации ».
Право, ничуть не менее выразительно прозвучал бысамозабвенный восторг .
«Теперь, вооруженная… любовью, она прекрасно видела все возможные ходы, все соблазны иальтернативы. Интуиция подсказывала ей…» Неужели о чувствах, о глубинных душевных движениях не лучше сказать: она видела все соблазны ираспутья, чутье подсказывало ей…
«Но с годамитакого рода импульсы значительно потеряли в силе», – говорит старик, которому не грех бы выразиться проще: Но с годамитакие порывы почти утратили надо мной власть.
Другой герой действует, «повинуясь внезапномуимпульсу ». Не лучше ли –побуждению, порыву или даже просто –неожиданно для себя ?
Или вот о взаимоотношениях сестры с братом: «Выслушивая егопроекты , она всегда умела подсказать какую-нибудь дополняющую или улучшающую ихдеталь ». А вернее: Что бы он низадумал , она всегда умела подсказать какую-нибудьмелочь , от которой его планы становились еще полнее и лучше.
Из разговора тех же сестры с братом о старике-отце: «Все же нам следует относиться к нему смаксимальной снисходительностью , в последнее время я замечаю в нем разительную перемену».
Не естественней ли живому человеку сказать: «Нам надо бытькак можно снисходительнее к нему, в последнее время он очень переменился»?
Мать боготворила новорожденного сына: «Видимо, он был для неекомпенсацией за все, что она утратила». А по-человечески верней бы: он был для неенаградой , онвознаградил ее за все, или, наконец, – возместил ей все, что она утратила.
« Поговорить с нимбылоединственнойкомпенсацией », когда можно:только разговоры с ним ивознаграждали …
«Как чудесно онреагировал …» на улыбку любимой женщины – так передается в современном романе мысль женщины о любимом человеке! Верней бы: как чудесно онотзывался, откликался на ее улыбку.
Счету нет оборотам вроде « отреагировална ее слова» вместо –откликнулся, отозвался на них; «трудно предвидеть ихреакцию » вместо – предвидеть,как они к этому отнесутся ; « бурная реакция » вместо, скажем,волнение иливозмущение .
Молодая женщина ищет выход из сложной трагической путаницы личных отношений. «Она проснулась, лежала и думала повышенноинтенсивно , как всегда бывает рано утром». А не стоило ли обойтись без учено-казеннойинтенсивности , даже если она и есть в подлиннике? К примеру, человек можетдумать напряженно, сосредоточенно ; можетчетко, ясно работать мысль . Можно найти и еще слова и выражения, которые отвечали бы характеру и настроению героини. Она рассуждает трезво, расчетливо, но все же перед нами внутренний мир человека, а не доклад агронома о севе.
А уж когда повествование отнюдь не рассудочно и не холодно, когда герой взволнован, потрясен каким-то сильным чувством, стократ неуместны чужеродные, газетные слова – они только расхолаживают читателя.
«Смысл всего происшедшего дошел до него благодаряинтуитивному проблеску». Да просто человека вдругосенило, озарило !
«Сходствоситуаций разительное », – думает некто в минуту смертельной опасности, вспоминая, что и другой попал в такую жепеределку , но чудом остался жив.
Человек, горячо и преданно любящий, вдруг узнал, что ему не отвечают настоящей взаимностью, его полюбили «с горя». Потрясенный, он не знает, как теперь посмотреть в глаза любимой. Никогда еще предстоящая встреча с нею так его не пугала, не радовала так мало… А в переводе сказано, что никогда еще он не шел к любимой женщине «с меньшимэнтузиазмом ».
И в самой обыденной жизни герои, в том числе и дети, вдруг что-нибудь принимают сэнтузиазмом , когда уместнее сказать – свосторгом, радостно , дажевесело !
* * *
Бездумное, механическое внесение иностранного слова в русский текст нередко оборачивается ипрямой бессмыслицей .