– Даже если ехать по Киевскому шоссе? И потом свернуть налево? – с расстановкой говорит Знаменский. – Мимо деревни Сосновка?
Чувствуется, что вопросы бьют в цель, но старик крепится.
– Нет, – говорит Щепкин, точно от него и впрямь ждали художественной оценки. – У меня другие эстетические критерии. Я часовщик.
– Но с большим опытом организации всяких артелей и тэ дэ. Не так ли? – наступает Пал Палыч.
То, что Щепкин подчеркнуто пропустил мимо ушей вопрос о дороге мимо Сосновки, лишь подтверждает, что Знаменский и Томин «взяли след».
Упоминание артелей Щепкина не радует.
– Ну и что? – с неприязнью произносит он.
– Констатация характерного факта. Не менее характерно, что вы проигнорировали мой предыдущий вопрос. Это психологическая ошибка, Алексей Прокопыч. Если б вы не поняли его подоплеку, то непременно задали бы встречный вопрос: при чем тут Киевское шоссе и какая-то деревня?
– Что еще за подоплека? – уже напряженно спрашивает Щепкин.
– Хотя бы эта! – весело отвечает Знаменский и постукивает по столу конвертом с надписью «А. П.». По нему не скажешь, что он выложил последний козырь. Напротив, впечатление, будто в запасе имеется еще немало улик против Щепкина.
– Не к лицу нам с вами в кошки-мышки играть, Алексей Прокопыч. Взрослые же люди!
– Считаете, вы меня обложили? – вскипает Щепкин и стукает тростью об пол. – Изобличили? Да чтобы так со мной разговаривать, молодой человек, вам еще носом землю пахать и пахать!.. Минутку, – останавливает он сам себя и щупает пульс. Движение привычное, даже не надо следить по часам, чтобы различить учащенность и перебои. Щепкин долго смотрит в окно, отвлекаясь и постепенно возвращая себе душевное равновесие.
Знаменский и Томин переглядываются, но не нарушают молчания.
Оторвавшись наконец от окна, Щепкин возвращается к прерванной фразе, но тон у него теперь спокойный, даже философски-юмористический. Он как бы выверяет его по внутреннему камертону, если реплика не соответствует «стандарту», Щепкин повторяет ее иначе – поправляет себя.
– Да-а, молодые люди, пахать бы вам и пахать носами… Но – ваше счастье: мне категорически запрещено нервничать. Прописаны положительные эмоции и юмор. Как-никак два инфаркта – это обязывает… Вдруг что-нибудь да и выйдет у двух энергичных молодых людей! – добавляет он спокойно и снисходительно. – Очень вредно тревожиться. Мой доктор сочинил мудрую присказку на аварийный случай: «На кой бес мне этот стресс». – И он повторяет на разные лады: – «На кой бес мне этот стресс?», «Ну на кой бес мне этот стресс!..» – Щепкин гипнотизирует себя, улыбается и констатирует: – Все в порядке. Итак, по-дружески и по-деловому. Я облегчу жизнь вам, вы – мне. Драгоценный остаток моей жизни.
– Давайте не торговаться! – твердо заявляет Томин. – Неподходящее место.
– Храм правосудия? – Щепкин смеется. – Ах, инспектор, вы еще верите в свое дело на земле? Люди всегда будут стараться обойти закон.
– А другие будут за него бороться.
Старик легко соглашается:
– Верно, диалектика жизни. И, смешно, ситуация вынуждает меня вам помочь. Хотя ничего бесспорного против меня нет. Только – подаренный щенок. Пал Палыч, сейчас какое веяние: собачка – смягчающее обстоятельство или отягчающее?
– Смягчающее. По крайней мере, с моей точки зрения.
– Вот с этим человеком я буду разговаривать! Так-то, инспектор!
Друзья разыгрывают классический дуэт на допросе: один жесткий, другой мягкий. Мягкий при этом достигает большего, чем в одиночку.
– Ближе к делу, а? – предлагает Томин.
– Торопиться тоже вредно! – Щепкин прислушивается к произнесенной фразе: не позволил ли себе рассердиться на нетерпеливого инспектора? – Торопиться вредно, но и спорить вредно, – рассуждает он.
– Беда… Так вот, Пал Палыч, очень скромно: я хочу вернуться сегодня домой, а в дальнейшем умереть у себя в постели под присмотром любимого доктора. В камере душно, жестко и посторонние люди… За меня: чистосердечное признание, собачка, почтенный возраст, два инфаркта и куча прочих тяжких недугов.
– Приплюсуйте сюда щедрость! – решительно говорит Томин.
– То есть?
– Добровольно отдайте незаконно нажитое!
– Почему он такой мелочный? – спрашивает Щепкин у Пал Палыча.
– Боюсь, он прав.
– Отдать ни за что ни про что? Помилуйте, это грабеж! Нет-нет! Впрочем… На кой бес? На кой бес… А, будь по-вашему, пропади оно пропадом! – Старику трудно остаться равнодушным, и он снова устремляет взгляд в окно. – Здоровье всего дороже…
Знаменский прерывает паузу.
– Где можно получить документы о состоянии вашего здоровья?
Щепкин достает справки – они предусмотрительно приготовлены и сложены в небольшой изящной папочке.
– Вверху телефоны для проверки, – поясняет он.
Томин заглядывает через плечо Пал Палыча в папку. Брови его ползут на лоб.
– Богатейший ассортимент! И все без липы?
– Увы. Честно приобрел на стезях порока и излишеств… Я пожил со смаком, инспектор! – добавляет он, зачеркивая горечь последних слов. – Все имел, всего отведал!
– Доложу прокурору, – говорит Знаменский, кончив проглядывать медицинскую коллекцию Щепкина.
– И объясните: чтобы дать показания, мне нужно дожить до суда. Это и в его интересах.
Пал Палыч убирает в сейф чеканку и папку со справками. Кладет перед собой бланк протокола допроса и берется за авторучку.
– Стол накрыт, признаваться подано! – возглашает Томин.
* * *
После допроса Знаменский и Щепкин едут в машине по Киевскому шоссе. Они на заднем сиденье, рядом с шофером – сотрудник УБХСС Орлов.
– Вредна мне эта поездка, – вздыхает Щепкин. – Никитин человек невыдержанный, могу нарваться на оскорбления. А денежки пока у меня. Нужные сведения у меня. Вы, Пал Палыч, должны меня беречь как зеницу ока. Пушинки сдувать!
– Да-да, – усмехается Знаменский. – «На кой бес…»
Машина проезжает мимо загородного ресторана. Памятно Щепкину это нарядное стилизованное здание. Здесь он совращал Артамонова, когда понадобился ему верный человек для шарашки…
…Они сидели тогда вдвоем за столиком – Артамонов лицом к залу, где кроме русской речи слышался и говор интуристов, а в дальнем конце играл оркестр.
Отвлекаясь от разговора со Щепкиным, он осматривал пары, направлявшиеся танцевать, убранство и освещение зала – все ему было тут в диковинку, вплоть до сервировки и заказанных блюд. Хозяином за ужином был, естественно, Щепкин.
Он только что кончил что-то рассказывать, и с лица Артамонова еще не сошло изумленное выражение.
– Алексей Прокопыч, я не пойму, это, ну… нелегально, что ли?
– Помилуй, Толя, как можно! Все официально оформлено, средства перечисляются через банк. Гениальная комбинация! Деньги из ничего!
– Да-а… сила… – в голосе Артамонова некоторая неловкость, но вместе с тем и восхищение чужой ловкостью.
– Сила, сила, – оживленно подтвердил Щепкин. – Я, как видишь, и на пенсии не скучаю. Твое здоровье!
Они пили легкое столовое вино и закусывали – Щепкин слегка, Артамонов со здоровым молодым аппетитом.
Официантка принесла горячую закуску.
– Это что?
– Грибочки в сметане, Толя.
– Надо же, игрушечные кастрюлечки!.. – умилился Артамонов.
– Ну давай рассказывай, как живешь.
– Нормально… У меня все хорошо, Алексей Прокопыч.
– Рад слышать. Вкусно?
– Ага.
– Ну, а как время проводишь?
– Да обыкновенно: встал, поел, завез парня в ясли – сам на работу. С работы забрал из яслей, дома – ужин, телевизор. Иногда к теще в гости, иногда к Галкиной сестре.