Пока погода стояла, каждое воскресенье возил своих то в парк, то за город… Зимой, конечно, не поездишь – днище сгниет. Ну что еще?.. В общем ничего, живем. – Начав бодро, Артамонов под конец как-то сник.
– Заскучал, – проницательно определил Щепкин.
Он проследил за взглядом, которым Артамонов проводил кого-то в зале.
– Хороша цыпочка?
– Ага… – смутился Артамонов. – Хотя мою Галку если так одеть да подмазать, она тоже…
– Красивей! – подхватил Щепкин. – Галина прекрасная женщина! Только совсем в другом роде: немного монашка, а?
– Немного есть, – добродушно согласился Артамонов.
– А эта – для греха и радости… Ну да ладно, предлагаю тост… Так вот: за тебя, замечательного парня…
– Ну уж… – застеснялся Артамонов.
– Именно замечательного! Начинал собирать машину – кто-нибудь верил?
Артамонов помотал головой.
– То-то! А ты, можно сказать, из металлолома – игрушку! За твое мастерство, за смекалку, за упорство! За прошлые победы и за будущие!
Щепкин не глядя приподнял руку, и возле столика снова возникла официантка.
– Подавать горячее?
– Да, пожалуйста.
Та собирала на поднос освободившуюся посуду, профессионально улыбаясь Артамонову. Он простодушно, по-домашнему начал ей помогать.
– Не суетись, не на кухне, – остановил Щепкин. – Верно, Танечка?
– Верно, гость должен отдыхать.
И Артамонов почувствовал себя захмелевшим неотесанным дурнем.
– Скажу тебе, Толя, одну вещь, только не обижайся.
– Да что вы!
– Ты знаешь мое отношение…
– Знаю, Алексей Прокопыч, – заверил Артамонов. – Вы мне с гаражом помогли и вообще всегда…
– Так вот. Серо существуешь, не взыщи за правду. Ты жизни не нюхал, какая она может быть! Помирать станешь, что вспомнишь? Учился, женился, работал? А время-то идет, Толя. В жизни должен быть блеск, удовольствия, острые ощущения!
Артамонов был несколько растревожен искушающими речами собеседника. От вина, музыки, пестроты впечатлений слегка кружилась голова. Но все это проходило еще краем сознания, задевая не слишком глубоко. Щепкин чувствовал, что пока достиг немногого.
– Ты себя, милый мой, не ценишь. Молодой, талантливый, красивый!
– Ну уж…
– Нет, просто диву даюсь! На корню сохнешь от скромности! Если сам не понимаешь, то послушай мнение опытного человека, со стороны видней. Ты сильный, обаятельный, рукам цены нет, трезвая голова на плечах. Да такой парень должен все иметь! А ты прозябаешь. – Старик льстил напропалую и наблюдал за Артамоновым, который хоть и краснел от комплиментов, но не забывал опустошать тарелку. Крепче надо было брать этого телка, круче. Щепкин изменил тон, фразы били резко:
– Не нашел ты себя в жизни, Артамонов, не нашел! Положа руку на сердце, справедливо?
Артамонов перестал жевать, задумался.
– Может, и справедливо…
– Ничего не ищешь, плывешь по течению. Наливай, чокнемся за то, чтобы жизнь твоя молодая в корне переменилась.
– Чокнуться можно.
– Думаешь, пустые нотации читаю? Нет, Толя, совершенно конкретно. В организации, про которую рассказывал, есть вакансия. Предлагаю тебе. По совместительству. Финансовая сторона дела и отчетность. Нужен абсолютно порядочный, верный человек.
– Почему я?.. Никогда ничем таким… – в смятении бормотал Артамонов.
– Позволь, каким «таким»?
– Галкиной сестры муж… он в молодости валютой баловался, ну и угодил, куда положено. Он, знаете, как зарекся? Хоть озолоти, говорит…
– Но он же имел, Толя! Он успел взять от жизни! А главное, случай другой. Неужели я бы стал заниматься чем опасным? Просто мозги зудят, закисать не дают. Тем и держусь. Нельзя закисать, Толя! Я тебе предлагаю перспективу.
– Алексей Прокопыч, не по мне это…
– Что, моральные соображения? Тогда ты совершенно не понял! – Щепкин разыграл обиду.
– Да нет, Алексей Прокопыч… – смущенно лепетал Артамонов. – Я вообще, я не о вас… но как-то странно…
– Я надеялся, что тебе все ясно: вреда никому! А польза – и людям и себе большая. Через полгода «Волгу» купишь.
Артамонов даже отшатнулся. Иной хмель, крепче алкогольного, ударил в голову. В тот момент казалось, что «Волга» – предел мечтаний для смертного.
– Полгода?.. – повторил он непослушным языком. Глаза его затуманились, и Щепкин – коварный змий – дал Артамонову насладиться радужными видениями.
Официантка убрала остатки ужина и принесла десерт.
Артамонов в два глотка осушил чашечку кофе, вылил в бокал остатки вина, потом набросился на минеральную воду. Он горел, как в лихорадке. Согласиться? Отказаться?
– Ты подумай, – безмятежно разрешил Щепкин. – Никто не торопит. – Он уже понял, что парень станет послушным исполнителем его воли. Так оно все и вышло…
Ресторан остался далеко позади. Машина сворачивает на грунтовую дорогу. Сосновая роща, за рощей – поле.
Щепкин опускает стекло со своей стороны и вдыхает деревенские ароматы. Впереди виден дубовый лес.
– Первый поворот направо, – говорит Щепкин и прикрывает глаза.
Машина тормозит у правления колхоза.
– Вот оно, наше гнездышко, – вздыхает Щепкин. – Как жалко разорять…
– Не расстраивайтесь, Алексей Прокопыч, – усмехается Знаменский.
– Ни-ни-ни! – спохватывается тот.
И все, кроме шофера, уходят внутрь.
Шофер распахивает дверцы, проверяет ногой шины после ухабистой дороги и усаживается на лавочке с неизменной книжкой.
Во время очной ставки с Щепкиным председатель испытывает сложные чувства: он знает, что виноват, не пытается оправдываться, но вместе с чувством стыда испытывает и облегчение, освобождение от гнетущей тревоги.
– Вопрос к обоим: знаете ли вы друг друга? Если да, не было ли между вами вражды? Пожалуйста, товарищ Щепкин.
– Это председатель колхоза «Коммунар» Иван Тихоныч Никитин, – безмятежно сообщает Щепкин. – По-моему, отношения были дружеские. Человек он симпатичный и неглупый.
– Товарищ Никитин?
– Что?
– Знакомство? Отношения?
– Понятно, знаком. А любить не за что.
– При каких обстоятельствах вы познакомились?
Никитин открыл было рот, а слова с языка не идут.
– Пускай он… Соврет – поправлю.
Знаменский оборачивается к Щепкину:
– Прошу.
– Впервые мы встретились осенью восьмидесятого года. Я предложил создать в колхозе подсобное производство. Для дополнительного финансирования хозяйства. Вскоре был заключен договор по стандартной форме: рекомендованный мной бригадир взялся организовать мастерскую по изготовлению художественной чеканки. Разумеется, с использованием труда колхозников в свободное время.
– Так? – спрашивает Пал Палыч Никитина.
– Фиктивную мастерскую!
– Что именно было фиктивным?
– Да все. Все! Кроме договора. – Никитин отвечает Знаменскому, но смотрит на Щепкина. Смотрит с открытой злостью.
А Знаменский наблюдает за ним. Со старым авантюристом все ясно, и то, о чем он повествует, уже известно из допроса куда более подробно. Никитин же новый человек, которого еще предстоит понять и оценить.
– Ну конечно! Все фиктивное, кроме договора! – улыбается Никитину Щепкин.
– В двух словах поясните.
– Даже с определенным удовольствием. Когда придумаешь что-то нестандартное, невольно гордишься. – Щепкин теперь обращается к ведущему протокол Орлову: долго смотреть в глаза Никитина – все же нагрузка для нервов. – Как-то утром меня осенило: создать совершенно мифическую мастерскую. Чтобы ни-че-го не выпускала. Одна вывеска. Готовые изделия в торговле взяли, по той же цене сдали, только ярлычки переклеили: «Изготовлено цехом народных промыслов». И ни «левака», ни пересортицы.