– Что ж, видно, такой расклад.
Только все равно жалко чего‑то. Если бы нашлось действительно стоящее дело, я бы еще покувыркался. Но только вместе с вами.
– Что тут говорить, – пробасил Боцман. – Было бы дело – ты, Серега, один бы не остался… – Короче – амба! – Пастух швырнул в огонь толстую сухую ветку. – Симпозиум закрывается. Давай, Ухов, бери дудку и дуй! А мы послушаем.
Уже смеркалось и вечерняя синяя мгла окружила их. Все больше звезд проступало в небе. И все ярче и ярче пылал весело пляшущий огонь костра.
Трубач бережно достал из чехла свой «Salmer». Пламя отражалось в сверкающем металле сакса, и казалось, будто Николай поднес к губам изогнутый всполох огня.
И странно, необычно прозвучал в вечернем лесу протяжный металлический голос саксофона. У него и правда был необыкновенный по силе и мягкости звук. И быть может, поэтому только теперь, в этот вечер, все они впервые поняли, каким талантом одарен их друг.
Это была всем знакомая, но словно блуждающая в лабиринте импровизации мелодия – «Песня Сольвейг» Грига в сложнейшей джазовой обработке.
И вот кончилась мелодия, оборвалась. Они сидели и, ошеломленные, смотрели на него.
– Нет, ну ты… дьявол! – пробормотал Артист. – Куда тебе воевать! Тебя беречь надо, как национальное достояние.
– Идите вы! – махнул рукой Николай. – Это просто для вас… Слышь, Муха, плесни‑ка мне сто капель!
Он играл им еще и еще. Потом, бережно отложив саксофон, присел на корточки у костра, разворошил, раздул пламя и неподвижно застыл, глядя в огонь.
Несмотря на прохладу и злющих комаров, друзья решили заночевать в лесу, и весь воскресный завтрашний день провести на природе, а беглеца‑именинника сдать обратно на лечение следующим вечером.
Когда погасли последние угли в костре и Трубач в наступившем вечернем сумраке сыграл великий блюз «Джорджия в моем сердце», сыграл так, что всех мороз продрал по спине, когда, сморенные лесным кислородом, спиртом и разговорами, одни устроились на ночевку в «джипе», а другие – в легких походных спальных мешках, Артист приблизил лицо к Пастухову и знаком поманил в сторону.
Ночь выдалась лунная, светлая, и березовый лес в зеленовато‑голубых лунных лучах казался декорацией какого‑то фантастического спектакля.
– Слушай, Серега, – вдруг шепотом заговорил Семен. – Только не думай, что я перебрал… – Да ты и не пил почти, – удивился его словам Пастухов.
– Слушай, командир, – все так же тихо продолжал Артист. – Не могу понять, что со мной. Такое чувство, будто все время на нас кто‑то смотрит. Сначала там, когда ехали, на шоссе. Потом вроде прошло. Решил – почудилось. А как стало темнеть – опять накатило. Я ж не псих. И потом, из головы не идет – кто все‑таки эти афишки нам прислал?
– Мне тоже это здорово не понравилось, – сказал Пастух. – Главное – непонятно, откуда ветер дует. Знаешь, может, я маху дал, что всех вас сюда в лес затащил… А откуда смотрят, как тебе кажется?
– А вон оттуда, с той стороны. Вон из того примерно леска. – Артист указал на массив, темневший у горизонта за широким полем.
– Да брось ты! – с облегчением засмеялся Пастух. – До него ж километра три!
– Ладно, – сказал Артист. – Ступай на боковую. А я все же встану в охранение.
– Какое охранение? Ты, Семка, бди, да не перебди.
– Не знаю… – откликнулся Артист. – Не знаю, не знаю… В общем, ты ложись. Мы тут с этим саксофоном такой шухер на пять километров навели… Под нашу музыку кто угодно мог подобраться.
– Не знаю, не знаю… В общем, ты ложись. Мы тут с этим саксофоном такой шухер на пять километров навели… Под нашу музыку кто угодно мог подобраться.
– Ладно, – сказал Пастух. – Заступай в караул, докладывай каждый час.
Сергей ушел, а Артист присел в темноте на склоне высокого бугра и внимательно всмотрелся в ту сторону, откуда, как он сказал другу, чувствовал направленный на них взгляд.
Было тихо, звенели комары, и он прихлопывал их то на руке, то на шее, то на щеке. Может, и правда мерещится? Семен сидел и смотрел, вслушиваясь в легкие ночные звуки леса, любуясь красотой серебристых лунных стволов берез, когда ощутил вдруг позади себя движение и осторожные, легкие шаги.
Он мгновенно припал к земле в тени густого куста. Шаги приближались… Отлично натренированный, Злотников бесшумно откатился в сторону. Но из кустов в голубоватый лунный луч вошел Боцман в своем белом спортивном костюме.
– Ты чего это, Сенька? – удивился он. – Не спится, няня?
– Да так, – поднимаясь, ответил Артист. – Контрольная самопроверка. А сам чего не ложишься? По «форду» своему тоскуешь? Тачка на стоянке, хозяина поджидает.
– Да пес с ним, с «фордом» этим, – отмахнулся Боцман. – В голове гудеж. И все тело болит. Синяк на синяке после этих гонок долбаных. И… знаешь, – он смущенно понизил голос, – не пойму, что за напасть… Тревожно как‑то… Словно предчувствие.
– Предчувствие, говоришь? – насторожился Семен. – А ну погоди… Он поднялся и пошел к машине. Вскоре вернулся с большим биноклем и прибором ночного видения.
– На гонки твои взял… Вот и пригодится, ~ Семен включил прибор, дождался, когда загорится красная точка светодиода, и поднес к глазам окуляры.
– Двадцатикратный? – спросил Боцман.
– Угу… – буркнул Артист, лег на живот, прочно упер локти в землю и медленно‑медленно повел ночным биноклем по тому далекому леску у горизонта.
В поле зрения проплывали причудливые зеленоватые пятна и разводы – силуэты прогретых задень лесных массивов, древесных стволов, кустарников на косогорах.
Никого… Артист насколько мог увеличил чувствительность и разрешение прибора. Никого. Но этот словно залитый тусклым зеленым прожектором ирреальный мир лишь усиливал в нем все нараставшее ощущение надвигающейся беды.
– Ну что? – шепотом спросил Боцман.
– То‑то и оно, что никого… А напряг… как в глубоком рейде. Даже в Чечне такого не помню. Слушай, Мить, у нас… какое‑нибудь оружие есть?
– Откуда?! – удивился Боцман. – Мы же теперь мирные люди. И с законом на «вы». Только руки да ноги.
– Кисло, – покачал головой Семен, – боюсь, не прижмурили бы тут нас всех.
Боцман нахмурился и огляделся. Артист говорил то, что безотчетно ощущал и он сам.
– Ладно, – сказал Хохлов, – держи на обзоре тот сектор, а я пойду… прошвырнусь в зеленку.
– Смотри, – предупредил Семен, – как бы леших не встретить.
– По мне, так лучше лешие, – усмехнулся Хохлов. – С ними, знаешь, спокойнее… Оба, не сговариваясь, словно вернулись на три года назад на недавнюю кавказскую войну, включили в себе особую биомеханику отборных бойцов спецназа.
Движения Боцмана вмиг стали бесшумными, отточенными, не правдоподобно легкими. Чтоб не светиться во тьме, он скинул белые одежды и, невзирая на комарье, в одной тельняшке и черных трусах растворился в ночном лесу.
Первым делом он проверил машину и спящих друзей.