Он пришел к ней под вечер, но еще нестемнело,и
ее озарял долго не меркнущий, напитанный свежестью свет последних апрельских
дней, порою стесняющий намсердцепечальюболеетомительной,чемсамые
сумрачные осенние часы. С неделю стояла теплая погода, весна, судя по всему,
выдалась ранняя, и Мэй Бартрем впервые в томгодусиделапринезажженном
камине; по ощущению Марчера, это придало всей картине, куда входилаиона,
ту отполированную завершенность, которая своим образцовым порядкомивидом
холодной, ничего не значащей приветливости как бы давала понять, что никогда
ейуженеувидетьзажженногокамина.Что-тововнешностихозяйки
подчеркивало эту ноту, но что именно, Марчер затруднилсябыобъяснить.Ее
бледное, почти восковое лицо покрывала тончайшая сетка бессчетных морщинок и
пятнышек, словно нанесенных гравировальнойиглой;белоесвободное,мягко
струящеесяплатьеоживлялалишьблекло-зеленаяшаль,надчьимнежным
оттенкомпотрудилосьвремя;МэйБартрембылаподобиембезмятежного,
изысканного, нонепроницаемогосфинкса,сголовыдоногзапорошенного
серебряной пылью. Она была сфинксом, и в то же время ее можно было уподобить
лилиисбелымвенчикомизеленымилистьями,нолилииискусственной,
изумительнойподделке,правда,ужечутьпоникшейипокрытойсложным
переплетением едвазаметныхтрещинок,хотяхранилиеевнезапятнанной
чистоте под прозрачным стеклянным колпаком. В ее комнатах, всегдазаботливо
убранных, каждая вещь блестела и лоснилась, но сейчас Марчерумерещилось-
там все доведено до такого совершенства, так расставлено и расправлено,что
Мэй Бартрем остается лишь сидеть сложа руки, в полном бездействии.Онауже
вне игры, думал Марчер, свое дело она ужесделала,иончувствовалсебя
безмерно заброшенным, потому что Мэй Бартремподавалаемуголосточнос
другого края разделившей их пропасти или с острова отдохновения, куда успела
добраться. Значило ли это, вернее, могло ли не значить, что после многих лет
совместного несения стражи ответ на их общий вопрос не только замаячил на ее
горизонте, но и воплотился в слова и, следовательно, ей теперь действительно
больше нечего делать? Марчер, собственно говоря, уже несколько месяцев назад
упрекнул ее в этом: она что-то знает, но утаивает от него, сказал онтогда.
Но больше на своем утверждении не настаивал, смутно опасаясьразногласияи
даже размолвки. Короче говоря, в последнее время он началнервничать,чего
во все предыдущие годы с ним не случалось: вот это иудивительно,чтоего
нервы только тогда сдали, когда он усомнился в неминуемости события, что все
выдерживали, пока он уверенно ждал. Ончувствовал-ввоздухескопилось
что-то незримое, и при первом неосторожном слове онопадетемунаголову
или, по меньшей мере, положитпределтревожномуожиданию.Иостерегался
неосторожного слова - слишком все стало бы тогдауродливо.Еслиневедомое
должно обрушиться на него, пусть оно обрушится под воздействиемсобственной
своей величавой тяжести.
Еслиневедомое
должно обрушиться на него, пусть оно обрушится под воздействиемсобственной
своей величавой тяжести. И если Мэй Бартремрешилапокинутьего,чтож,
пусть сама и делает первый шаг. Поэтому он не ставил ей вопросанапрямики
поэтому же, избрав окольный путь, все-таки во время этогосвоегопосещения
спросил:
- Как по-вашему, что было бы самымплохимизвсего,чтоещеможет
случиться в мои годы?
Он часто спрашивал ее об этом и прежде;когдапериодызамкнутостис
прихотливой неравномерностью сменялись периодами откровенности,онивместе
строили бессчетные предположения, а потом, во времятрезвыхантрактов,от
этих предположений не оставалось следа, как от знаков, выведенных на морском
песке. Особенность их общения всегда была такова, что если самая давняя тема
хотя бы ненадолго замирала, исчерпав себя, она возвращалась потом, звуча уже
совсем по-новому. Поэтому на его вопрос Мэй Бартремответилабезпризнака
нетерпения, как на нечто неожиданное:
- Ну, конечно, я часто думала об этом, но раньше как-то не могла нина
чем остановиться. Я придумывала всякие ужасы и не знала,какойвыбрать.С
вами, должно быть, было то же самое.
- Еще бы! Теперь мне кажется - я ничем другиминезанимался.Такое
ощущение, будто вся жизнь ушла на придумывание ужасов. О многих явразное
время говорил вам, а иные не смел даже назвать.
- Такие ужасы, что и назвать не смели?
- Да. Были и такие.
С минуту она смотрела на него, и, отвечаянаеевзгляд,Марчербез
всякой связи подумал, что когда Мэй Бартремраскрываетвсюяснуюглубину
своих глаз, они так же прекрасны, как в юности,толькотеперьихкрасота
светит странно-холодным светом - тем самым, который отчасти составляетили,
может быть, предопределяет бледное, жестокое очарование этого времени года и
этого часа суток.
- А между тем, - проговорила она, наконец, - мы с вами перебрали немало
ужасов.
Ощущениенеобычностиусилилось,когдаона,такаяфигуравтакой
картине, заговорила об"ужасах",ночерезнесколькоминутМэйБартрем
предстояло сделатьнечтоещеболеенеобычное-впрочем,дажеэтоон
по-настоящему понял лишь потом, - уже заранее как бызвучавшееввоздухе.
Яркий, как в молодости, блеск ее глаз былоднимизпредвестийтого,что
последовало. А пока Марчеру пришлось согласиться с ней.
- Да, когда-то мы с вами далеко заходили.
Он осекся, заметив, что говорит об этом,какочем-тооставшемсяв
прошлом. Что ж, он хотел бы, чтоб так оно и было, но исполнение его желания,
по мнению Марчера, все больше и больше зависело от Мэй Бартрем. Нотутона
мягко улыбнулась.
- Далеко?..
В ее тоне звучала непонятная ирония.
- Вы хотите сказать, что готовы пойти еще дальше?
Хрупкая, ветхая, прелестная, онапо-прежнемусмотрелананего,но,
казалось, забыла, о чем они говорят.