- Ох, пусть что угодно приходит, мне теперь все равно! - сказал Марчер.
- По мне, пусть быоновсегдаприсутствовало,каквывыражаетесь,чем
отсутствовало вместе с вами!..
- Ну, я!.. - Бледными своими руками она отмахнулась от его слов.
- Отсутствовало вместе со всем на свете! - Быломучительносознавать,
что он стоит перед ней в последний раз вихжизни,вовсякомслучае,в
последний раз меж ними идет речь о его безусловном, о его бездонном падении.
Невыносимая тяжесть этого сознания,видимо,ивырвалаунегопоследний
членораздельный протест: - Я верю вам, ноговорюпрямо-по-прежнемуне
понимаю. Для меня ничего не прошло. И не пройдет, пока не пройду я сам - дай
бог, чтобы это случилось поскорее. Вот вы говорите, - продолжал он, -будто
я уже все получил сполна, но объясните, как я мог не почувствовать того, что
именно мне и было предназначено почувствовать?
Она ответилаему,бытьможет,немногоуклончиво,нобезвсякого
замешательства:
- Вы заранее поверили, что обязательно "почувствуете".Вампредстояло
претерпеть свою судьбу. А ее можно претерпеть, и не зная об этом.
- Но ведь... Разве претерпеть не значит выстрадать?
Она молча смотрела на него.
- Нет... Вы не понимаете.
- Я страдаю! - сказал Джон Марчер.
- Не надо, не надо!
- Но уж с этим я ничего не могу поделать.
-Ненадо!-повторилаМэйБартрем.Несмотрянаслабость,она
произнесла это таким необычным тоном, что он уставилсянанее,уставился,
словно емунамгновениезабрезжилневидимыйпреждесвет.Потомопять
сгустилась темнота, но мелькнувший свет успел превратиться в новую мысль.
- Потому что я не имею права?..
- Не надо вам знать, не следует, - полнаяжалостикнему,увещевала
она. - Не следует, потому что мы не должны.
- Не должны? - Когда бы он знал, о чем она говорит!
- Да. Это было бы слишком.
- Слишком?-продолжалонспрашивать,ноужечерезсекундуего
недоумению пришел конец. В только что блеснувшем свете и в свете, исходившем
от измученного лица МэйБартрем,ееслованаполнилисьсмыслом,который
охватывал все, иначе они вообще неимелисмысла;этооткрытиевместес
мыслью, чем было для нее такое знание, обрушившисьнаМарчера,вырвалоу
него вопрос: - И из-за этого вы умираете?
Но она сосредоточенно вглядывалась в него, как бы стараясьпонять,до
чего он додумался, и,возможно,что-тоувидевиличего-тоиспугавшись,
прониклась глубоким состраданием.
- Я еще пожилабыдлявас,еслибмогла.-Прикрывглаза,она
погрузилась в себя, как бы для последней попытки собраться с силами. - Но не
могу. - И снова посмотрела на него, прощаясь взглядом.
- И снова посмотрела на него, прощаясь взглядом.
Она действительно не могла, это слишкомбыстро,слишкомбесповоротно
подтвердилось, и всякий раз, когда потом ему удавалось мелькомувидетьее,
онвиделтолькомракиобреченность.Этотстранныйразговорбылих
последним. Спальню, где ее терзала болезнь, неусыпно оберегали, доступтуда
был почти закрыт для Марчера; к тому жевприсутствииврачейисиделок,
двух-трехродственников,которых,безсомнения,привлекаловозможное
наследство, он чувствовал, как мало у него так называемых прав и какдолжно
всех удивлять, что после стольких лет дружбы их неоказалосьбольше.Даже
какой-то четвероюродный брат, тупица из тупиц, и то был правомочнее, хотяв
жизни подобного персонажа Мэй Бартрем ничего не значила. А вот вегожизни
она занимала особенное место - чем иначеобъяснитьеенезаменимость?Как
непонятно устроено человеческое бытие, как парадоксальното,чтоунего,
Марчера, нет привилегий по отношениюкМэйБартрем!Этаженщина,можно
сказать, была для него всем, но никто не считал себя обязанным признавать их
близость.Ещетруднее,чемвзавершающиенедели,оказалосьположение
Марчера, когда на огромном сером лондонском кладбище отдавали последний долг
тому, что было смертно, что было бесценно для неговегодруге.Похороны
были немноголюдны, но с Марчером обошлись так небрежно,словнопровожающих
были сотни. Говоря короче, с этой минуты он уже не могзакрыватьглазана
то, что участие, которое принимала в нем Мэй Бартрем, недаетемуникаких
преимуществ. Марчер затруднился бы объяснить,чегоонждал,нонынешнее
ощущение двойной утраты, во всяком случае, было неожиданностью. Он не только
лишился ее участия, он к тому же не почувствовал - а почему,решительноне
понимал - тойатмосферыособойпочтительностиилихотябыпристойного
соболезнования, которая обычно окружает человека, понесшеготяжкуюпотерю.
Казалось, что, с точки зрения общества, никакой тяжкой потери оннепонес,
словно это не явно и не очевидно, более того,словноунегонетнаэто
законных прав и оснований. Шли недели, ипоройМарчерухотелосьоткрыто,
даже вызывающе утвердить невосполнимость своей утраты - пусть быкто-нибудь
попробовалусомнитьсявэтомидалемуповодоблегчитьдушупрямой
отповедью! Но такие порывы почти сразу сменялись беспомощным раздражением, и
тогда добросовестно, безнадежно вороша прошлое, онзадавалсявопросом,не
следовало ли вести себя подругому уже, так сказать, в начале начал.
Он задавался многими вопросами, посколькуэтотвсегдавелзасобой
вереницу других. Мог ли он, Марчер, при жизни Мэй Бартремпоступатьиначе,
не выдавая их обоих? Нет, не мог, ибо разгласи он, что они вместе стоялина
страже, все узнали бы о его суеверном ожидании Зверя. Вот почему и сейчас он
принужден молчать, сейчас, когда чаща опустела, а Зверь бесшумно ускользнул.
Как глупо, как плоско звучали эти слова! А вместе с тем стоило исчезнутьиз
его жизни вот этой тревоге ожидания, и все вокруг до того переменилось,что
даже он сам был удивлен.