Итак, можно без натяжек сказать, что на кладбище он шелвприподнятом
настроении и стоял там, ощущая даже какой-то прилив бодрости. Та, что лежала
под плитой, знала о его необычайном душевном опыте, и теперь могила, какни
странно, перестала чуждаться Марчера. Она встретила егоненасмешкой,как
прежде, а мягким доброжелательством, и, казалось, так искренне радуется ему,
как иногда, после долгой разлуки снами,радуютсявещи,которыеиздавна
принадлежат нам и сами тоже как бы признают нашу общность. И участокземли,
и табличка с выгравированной надписью, и аккуратно посаженныецветы-все
это было словно егособственностью,иончувствовалсебякакпомещик,
удовлетворенно обозревающий свои владения. Случившееся - каковобыонони
было - уже случилось. Он вернулся не для того, чтобы суетнодопытываться-
"Но что же? Что?" - этот мучительный вопрос сам собойприглушился.Темне
менее, он не хотел надолго отрываться от этого места, собирался каждый месяц
приходить сюда хотя бы потому,чтотолькоздесьонмогвысокодержать
голову. Вот такимудивительнымобразоммогилапревратиласьдлянегов
источник жизненных сил, и ондействительноизмесяцавмесяцбывална
кладбище, покаэтипосещениянесталичутьлинесамойпрочнойего
привычкой. А дело было втом,чтовсвоемдонельзяупростившемсямире
Марчер, как это ни удивительно, чувствовал себя живым лишь на клочке земли в
саду смерти. В любом другом месте он ни для кого, даже длясебяничегоне
значил, зато здесь был всем, инепотомучтообэтомсвидетельствовали
многие,илихотябыкто-тоодин,кромесамогоДжонаМарчера,апо
неоспоримому праву, которое давала ему книга записей гражданского состояния,
чья открытая страница лежала сейчас перед ним. Этой открытой страницейбыла
могила Мэй Бартрем, его друга, и тут таилось всеегопрошлое,истинаего
жизни, те оставшиеся позади просторы, где он всеещемогукрыться.Ион
порою уходил туда, и ему казалось - он бродит по былым годам рука об рукус
товарищем, который почему-то тоже он, Марчер, только намного моложеи,что
еще непонятнее, они все время движутся вокруг кого-то третьего, но она,эта
третья, никуда не идет, она неподвижна, она застыла, лишь ее глаза неотрывно
следят за его круговращениями, и эта фигура - его единственный, так сказать,
ориентир. Такова была нынешняя жизнь Марчера, и питало ее толькоубеждение,
что когда-то он жил, только оно поддерживало его и,болеетого,сохраняло
ощущение тождества с самим собой. Он, в общем,довольствовалсяэтиммного
месяцев, целыйгод,существовалбытак,наверное,идальше,еслибы
происшествие, свидумалопримечательное,невсколыхнулоМарчеракуда
сильнее, нежели впечатления от Индии и Египта, не направило его мысли совсем
в другое русло. Тобылчистыйслучай,редчайшее,какондумалпотом,
совпадение обстоятельств, но отныне ему предстояло жить верой, чтонеэтим
путем, так иным свет пробил быпеленунаегоглазах.
Повторяю,Марчеру
предстояло жить этой верой, но - не могу не добавить, - ничем другим он свою
жизнь не заполнил.Оставимжеемуэтуутешительнуюидорогодавшуюся
уверенность, что, как бы там ни было, в конце концов, он и сам пробился бы к
свету. В тот осенний день случайность сыграла роль искры,котораяподожгла
пороховой шнур, издавна протянутый отчаянием Марчера.Когдавсеозарилось
светом, он понял, что и в последниемесяцыегобольбылалишьвременно
приглушена. Ее словноодурманили,норанапродолжалапульсировать,при
первом прикосновении из нее хлынула кровь.Такимприкосновениемоказалось
выражениеобыкновенногочеловеческоголица.Когданакладбище,густо
засыпанном опавшими листьями, серымднем,ужеперевалившимзаполовину,
Марчер взглянул в это лицо,онобылокакстальноелезвие.Вернее,оно
полоснулоего,какстальноелезвие,такглубоко,такметко,чтоон
зашатался. Марчер заметил этого человека, столь беззвучно напавшего на него,
как толькоподошелкнадгробиюМэйБартрем,-тотстоялнеподалеку,
погруженный в себя, у свежего холмика, и его горе всвоейнезачерствелости
было под стать могиле. Уже одно это налагало запрет на проявление интереса к
нему, тем не менее, Марчервсевремясмутноощущалприсутствиесоседа,
человека средних лет, в трауре; его сгорбленная спинаточнозастыласреди
тесноты надгробий и скорбных тисов. Надо сказать, что теория Марчера,будто
только здесь, в кладбищенской обстановке, он оживает,вэтопосещениепо
неведомой причине сильно поколебалось. Впервые запоследнеевремяосенний
день окутался зловещей тенью, и, сидянанизкомнадгробиисименемМэй
Бартрем,Марчерощущалсовсемособуютяжестьнасердце.Онсидел,
обессиленный, точно по неисповедимому произволу в нем лопнула пружина иуже
навсегда. Сейчас ему больше всего хотелось растянуться намогильнойплите,
улечься на ней, как на ложе, приготовленном для его последнего сна. Былоли
в целом мире что-нибудь, ради чего ему стоило бы бодрствовать? Онспрашивал
себя об этом, глядя куда-то в пространство, и воттогдачеловеческоелицо
нанесло ему удар.
Сосед с трудом отвел взгляд от могильногохолма,каксделалбысам
Марчер, будь у него на это силы, и направился к воротам. Он медленно шелпо
дорожке мимо могилы Мэй Бартрем и, поравнявшись с Марчером, заглянулемув
глаза ищущим голодным взглядом. Марчер сразу почувствовал, как глубоко ранен
этот человек, почувствовал с такой остротой, что всеостальное-возраст,
одежда, черты характера, печатьсословия-исчезло,существовалотолько
лицо,изборожденноеглубокимиразрушительнымстраданием,подлинным
страданием. Подлинное страдание - в этом было все дело;когдаонпроходил
мимо Марчера, в нем что-то шевельнулось, то ли участие, то ли, скорее всего,
вызов чужому горю. Может быть, он успел заметитьнашегодруга,успелуже
раньше обнаружить в нем благодушную примиренность с кладбищем, которая своей
несовместимостью сегособственнымчувствомпокоробиланезнакомца,как
режущий диссонанс.