День был немыслимо душный,имы
по заливу отправились в Сорренто подышать прохладой. Вы сказали мнеэтона
обратном пути - мы сидели под тентом на палубе и наслаждалисьветерком.Не
помните?
Он не помнил и был удивлен еще больше, чем сконфужен.Новажнеебыло
другое: речь, несомненно, шла не о "признании в нежных чувствах". У женского
тщеславия долгая память, но Мэй Бартрем не собиралась взыскивать снегоза
какой-то комплимент или бестактность. Будь на ее месте другая, совсеминого
склада женщина, Марчер, возможно, даже испугался бы - вдругемусобираются
напомнить о совсем уже дурацком"предложении".Асейчас,признавая,что
начисто забыл, он ощущал этокакпотерю,некаквыигрыш,сразууловив
скрытую значительность ее слов.
- Пытаюсь вспомнить, но не могу. Хотя и не забыл того дня в Сорренто.
- Не уверена в этом, - помолчав, заметила МэйБартрем.-Идажене
уверена, надо ли мне хотеть, чтобы вы вспомнили. Ведь это ужасно -насильно
возвращать человека к тому времени, когда он был на десять лет моложе.Если
вы уже переросли это - что ж, тем лучше.
- Если не переросли вы, почему должен был перерасти я? - спросил он.
- Не переросла себя, какой была тогда? Вы это хотите сказать?
- Нет, меня, каким был тогдая.Чтоослом,этоясно,-продолжал
Марчер, - но вот какого сорта? Вы ведь имеете ввидучто-тоопределенное,
так уж скажите мне, не оставляйте в неведении.
Она все еще колебалась.
- Но если вы уже совсем не такой?..
- Тем легче я перенесу ужасную правду. Впрочем, скорее всего, такой же.
- Скорее всего. Хотя, пожалуй, - продолжала она, - вы бы тогда помнили.
Само собой, мое впечатление о вас совсем не совпадает с вашим уничижительным
эпитетом. Покажись вы мне глупым, - пояснила она, - я сразубызабылаобо
всем. Это касалось вас. - Она подождала, как бы давая емувремявспомнить,
но он ответил ей непонимающим взглядом, и тогда она сожгла своикорабли:-
Оно уже случилось?..
И тут в его сознании словно вспыхнул свет; Марчер продолжалпристально
смотреть на нее, а кровь медленно приливала к его лицу, опаленному догадкой.
- Значит, я сказал вам?.. - И не договорил - что,еслионошибается,
если понапрасну выдает себя?
-Этокасалосьвасинемоглонезапомниться,если,конечно,
запомнились вы сами. - Она опять улыбнулась. - Поэтому я и спрашиваю: то,о
чем вы говорили, уже произошло?
Да, теперь Марчеру все было ясно, но он не мог опомниться от удивления,
онемел от неловкости. И видел: заметив его смущение, она огорчилась, словно,
напомнив ему о прошлом,совершилабестактность.Ноужечерезнесколько
секунд он понял: при всей неожиданности вопрос ее небылбестактен.Более
того, едва Марчер пришел всебяотлегкогоостолбенения,как,неведомо
почему, почувствовал сладость причастности Мэй Бартрем. Она одна делит с ним
это, делит ужестольколет,межтемкаксамоннепостижимымобразом
запамятовал, что когда-то шепнул ейсвоютайну.
Неудивительно,чтоих
встреча не была встречей посторонних людей!
- Полагаю, - сказал он, наконец, - мнепонятно,очемвыговорите.
Только, как это ни дико, у меня совершенно выпало изпамяти,чтовсвоей
откровенности с вами я зашел так далеко.
- Наверное, потому, что очень многих посвящали в это?
- Никого не посвящал. Ни единой души с тех пор.
- Значит, я одна знаю?
- Одна на целом свете.
- Я тоже никому не говорила, - с живостьюподхватилаона.-Никому,
никомунерассказывалаовас.-Итакнанегопосмотрела,чтоон
безоговорочно ей поверил. Они обменялись взглядом, не оставлявшимсомнений.
- И никому не расскажу.
Горячность ее тона, даже немного чрезмерная, совсемегоуспокоила:о
насмешке нет и речи. И вообще все это было еще неизведаннымнаслаждением-
неизведанным до той минуты, пока Мэй Бартрем не оказаласьпричастной.Если
нет привкуса иронии, значит, есть сочувствие, а его-то Марчерибыллишен
долгие-долгие годы. И еще он подумал, что нынче уже не мог бы открытьсяей,
но, пожалуй, можетизвлечьутонченнуюрадостьизтойдавнейслучайной
исповеди.
- И не рассказывайте, прошу вас. Нам больше никто не нужен.
- Ну, если не нужен вам, мне-то и подавно!-рассмеяласьона.Затем
спросила: - Значит, вы и теперь чувствуете то же самое?
Интерес ее был подлинный, не признать этого оннемогипринялкак
некое откровение. Столько лет он считал себя беспросветно одиноким,ивот,
подумать только, это неправда! Не одинок и ни секунды не был одиноким с того
самого дня, когда они вместе плыли по Неаполитанскому заливу!Одинокабыла
она - так, глядя на нее, чувствовалМарчер,одинокаиз-заегопостыдной
неверности. Рассказать о том, о чем рассказал он,-этоведьравнозначно
просьбе! И она в своем милосердииэтупросьбуисполнила,аондажене
поблагодарил ее хотя бы мысленно, хотя бы ответной памятью сердца,еслиуж
им не случилось снова встретиться! Попросил же он вначале толькоободном:
не поднимать его на смех. И она великодушно не высмеивала целых десятьлет,
не высмеивает и сейчас. В каком же он безмерном долгу унее!Лишьпоэтому
ему необходимо уяснить себе, каким он тогда предстал перед ней.
- Но как все же я описал?..
- Свое ощущение? Ну, очень просто. Вы сказали, чтосюныхлетвсеми
фибрамичувствуетесвоюпредназначенностьдлячего-тонеобыкновенного,
разительного, возможно даже - ужасного, чудовищного, и что раноилипоздно
ваше недоброе предчувствие сбудется, в этомвытвердоубеждены,и,быть
может, то, что случится, сокрушит вас.
- По-вашему, это "очень просто"? - спросил Марчер.
Она на мгновение задумалась.
- Возможно, мне потому так показалось, что, когда вы говорили, яочень
хорошо понимала вас.