Фандоринхотел было возмутиться такому вопиющемунепотребству,но не
стал, потому что его вдруг перестали держать ноги.
Магистр историиосел на пол, припал виском к косяку, ощутивжесткость
металлического ребра, и утратил контакт с реальностью.
Реальностьвернуласькодурманенномуангличанину тоже черезвисок,
которыйтакныли пульсировал,чтоНиколас волей-неволейбылвынужден
сначала помотать освинцовевшей головой, а потом и открыть глаза.
Ещеминут пятьушло нато,чтобывосстановить прервавшуюсячереду
событий и осознать смысл случившегося.
Мистер Калинкинслежал насвоем месте,закатив белковатые глаза. Изо
рта у него стекала нитка слюны, на груди лежал выпотрошенный бумажник.
Николас опустился на колени возле попутчика, пощупал шейную артерию--
слава богу, жив.
Нога задела что-то твердое. Кейс! Его собственный "самсонайт", виновато
раззявившийся на хозяина.
Внутрипусто.Ниноутбука,ни телефона,нипортмоне,ни--что
кошмарнейвсего--конверта,вкотором лежалатрехсотлетняяфамильная
реликвия.
Ужас, ужас.
Приложение:
Лимерик, сочиненный Н.Фандориным после отбытия со станции Неворотинская
вечером 13 июня, в начале одиннадцатого
Один полоумный магистр
Был слишком в решениях быстр.
В край осин и берез
Его леший занес
И сказал дураку: "Фак ю, мистер".
Глава вторая
Корнелиусуулыбается Фортуна. Сокровищакожанойсумки.Знакомство с
московитами. Деревня Неворотынская. Доброе предзнаменование. Ложный Эдем.
Корнелиуспронзительно взвизгнул"йййэхх!",стегнул плеткойдоброго
испанскогожеребца,купленного в Ригеза сороктрирейхсталера (считай,
половинамосковитского задатка), ивороной, напуганный не столькоударом,
сколькодиким,всамоеухо,воплем, с места взялрысью. Хорошийконь:
приемистый, широкогрудый, на кормнежадный -- с ведраводы и пол-четверика
овсадосемимиль проходит, неспотыкается. Да и нарезвость, выходило,
недурен. А конская резвость для Корнелиуса сейчас была ох как важна.
Сзади,надлинномповоде, поспеваламохнатоногая каураякобылкас
поклажей -- тоже вовсю старалась, выкидывалав стороны растоптанные копыта.
Самоеценное фон Дорн, конечно, держалприсебе, вседельнойсумке,но
оставатьсябезкауройбылонерезон,поэтому всеже слишком негнал,
придерживал. Во вьюках лежалонеобходимое:вяленоемясо,соль, сухарии
теплая шубасобачьей шерсти, потомучто,сказывали, в Московииивмае
бывают лютые морозы, от которыхтрескаютсядеревья ипокрываются ледяными
иглами усы.
Отрысивна полсташагов, Корнелиус обернулсяна пограничнуюстражу.
Тупорылый пристав, обомлев от невиданной дерзости, так и пялился вслед. Трое
стрельцов махали руками, а один суетился,прилаживал пищаль --допотопную,
такие в Европе еще в Тридцатилетнюю войну перевелись. Пускайего, все равно
промажет. Неспособность русских когненному бою известнавсякому. Для того
лейтенант -- нет, теперь уже капитан -- фон Дорн и призван в Москву: обучать
туземных солдат премудростям меткой стрельбы и правильного строя.
Голландскаяслужбанадежднеоправдала.Сначалаихнидерландские
высокомогуществаплатили наемникам исправно,нокогда война с англичанами
закончилась, асухопутныесражениясфранцузами поутихли, вюртембергские
мушкетеры оказались не нужны. Кто перешел служить к полякам, кто к шведам, а
Корнелиус все маялся в Амстердаме, проживал последнее.
И то сказать, настоящейвойны давно уже не было. Пожалуй, что и совсем
кончились они, настоящие войны. Десять лет, с безусого отрочества, тянул фон
Дорн солдатскуюлямку-- простым рейтаром, потом корнетом, двагодатому
наконец выкупил лейтенантский патент -- а все выходило скудно, ненадежно, да
иненадолго.Два года послужил французам, полгода мекленбургскому герцогу,
год датчанам, после шведам -- нет,шведам после датчан. Еще вольному городу
Бремену,польскомукоролю,сновафранцузам.Попал в плен кголландцам,
повоевал теперь уже против французов. На лбу, возле левого виска полукруглая
отметина:в бою под Энцгеймом, когда палили из каре по кирасирам виконта де
Тюренна, раненаялошадь билась наземле иударила кованым копытом -- чудо
Господне, что череп нерасколола. Дамам Корнелиус говорил, что это шрамот
стрелы Купидона, девкам -- что след от кривого турецкого ятагана.
Воткуда быподаться--к австрийцам, стуркамивоевать. К такому
решениюсталсклонятьсяхрабрыйлейтенантнаисходетретьегомесяца
безделья,когдадолги перевалилиза две сотнигульденов истало всерьез
попахиватьдолговой ямой. Уж, кажется, немолод, двадцать шестойгод,а ни
славы,нибогатства, ни дажекрыши надголовой.В Теофельс,к старшему
брату,невернешься, тамлишнемурту не обрадуются. УКлауса и без того
забот хватает: надозамок чинить, да старую, еще отцовскую ссудумонастырю
выплачивать.
Толькогдеони, турки? ДоВены добираться дорого,далеко, и нукак
вакансии не сыщется.Тогда хоть в монахи иди, к брату Андреасу -- он из фон
Дорнов самыйумный, уже аббат. Или ваманты к какой-нибудь толстой, старой
купчихе. Хрен горчицы не слаще.
И тут вдруг сказочнаяулыбкаФортуны!Вкабаке наПринцевом канале
подселкстолусолидныйчеловек,назвалсяотставнымполуполковником
московитскойслужбы,господиномФаустле.Оказался почтичто земляк,из
Бадена. Послужил царю четыре года, теперь вот едет домой -- хочет купить дом
ссадомижениться. До Амстердама герраФаустлемилостиво довез русский
посланник фюрст Тулупов, который отряжен в Европу вербовать опытных офицеров
длярусскойармии.