Яделалвсе
возможное, чтобы избавиться от этих и других пороков, однако, какшилов
мешке не таи, острие все равно вылезаетнаружу,ивэтомяубеждался
неоднократно.
В нашей семье было трое детей: мой старшийбратДжеффри,яимоя
сестренка Мэри, которая была на год моложе меня. Болееочаровательногои
нежного создания я не встречал никогда.
Мы были счастливыми детьми. Отец иматьгордилисьнашейкрасотой,
вызывавшей зависть других родителей. Я был темнее всех, смуглыйпочтидо
черноты, а у Мэри испанскаякровьсказываласьлишьвеевеликолепных
бархатных глазах, да в цветещек,румяных,какспелыеяблочки.Из-за
черных волос и смуглотыматьчастеньконазываламенясвоиммаленьким
испанцем. Но это она делала только тогда, когда отца небылопоблизости,
потому что такие слова приводили его в ярость. Она так иневыучилакак
следует английский, однако отец не позволял ей говорить при нем надругом
языке, Зато когда его не было, мать говорила по-испански, но из всех детей
по-настоящему знал испанский язык только я, да и то скореевсегопотому,
что у матери было несколько томиков старинных испанских романов. С раннего
детства я обожал подобные истории, и мать убедила менявыучитьиспанский
язык главным образом тем, что обещала мне дать их почитать.
Сердце моей матери всеещетосковалопоеесолнечнойродине,о
которой она часторассказываланам,детям,особеннозимой.Зимуона
ненавидела так же, как и я. Однажды я спросил, хочется ли ейвернутьсяв
Испанию. Вздрогнув, она ответила, чтонет,потомучтотамживетодин
человек, ее враг, который ее убьет,ипотому,чтоонапривязанавсем
сердцем к нам и к нашему отцу. Я подумал, что этот человек, которыйхочет
убить мою мать, наверное, и есть тот самый "сатана", как его называл отец,
но вслух сказал только, что вряд линайдетсязлодей,которыйосмелится
убить такую добрую и красивую женщину.
- Ах, сынок! - возразила мать. - Он как раз потому и ненавидитменя,
что я такая красивая, или, вернее, была красивой. Если бы не твойславный
отец, Томас, мне, может быть, пришлось бы выйти замуж за другого.
И при этих словах лицо матери побледнело от страха.
Как-то вечером - мне тогда было уже восемнадцать с половиной лет -к
нам в "сторожку" завернул, возвращаясь из Ярмута, друг моего отца,сквайр
Бозард, чье поместьенаходилосьвнашемжеприходе.Вразговореон
обронил, что в порту бросил якорь испанский корабль с товарами,Мойотец
сразу же насторожился и спросил, кто капитан этого корабля. СквайрБозард
ответил, что незнаетегоимени,однаковиделкапитананабазарной
площади; это высокий, статный мужчина, богато разодетый, с красивымлицом
и со шрамом на виске.
Услышав его слова, моя мать побелела, несмотря на свою смуглуюкожу,
и пробормотала по-испански:
- Святая Мадонна! Только бы это был не он!
Отец тоже встревожился и начал подробнорасспрашиватьсквайра,как
выглядит тот человек, но ничего толкового больше не узнал.
Тогда он наспех
попрощался с гостем, вскочил на коня и поскакал в Ярмут.
В ту ночь моя мать не сомкнула глаз. До утра просиделаонавсвоем
глубоком кресле, о чем-то раздумывая. Я простился с ней и пошелспать,а
когда поутру спустится вниз, она сидела все в тойжепозе.Досихпор
помню, как я приоткрыл дверь и увидел ее: мать быланеподвижна,еелицо
казалось совсем белым в предрассветном сумраке майского дня, а глазабыли
устремлены на решетку входной двери. Я сказал:
- Вы сегодня рано поднялись, мама.
- Я совсем не ложилась, Томас, - ответила она.
- Но почему? Чего вы боитесь?
- Я боюсь прошлого и боюсьбудущего,сынок.Толькобытвойотец
вернулся!
Часов в десять утра, когда я уже совсем было собрался в Банги к моему
лекарю, который учил меняискусствуврачевания,отецприскакалдомой.
Мать, ожидавшая его у порога, бросилась к нему навстречу. Соскочив с коня,
отец обнял ее и сказал:
- Не беспокойся, родная! Это, наверное, не он, у него другое имя.
- Но ты его видел? - спросила мать.
- Нет, он провел ночь на своем корабле, а я торопился к тебе,потому
что знал, как ты беспокоишься.
- Я была бы спокойнее, если бы ты его увидел своими глазами, дорогой.
Ведь ему ничего не стоит изменить имя!
- Об этом я не подумал, - проговорил отец. - Нотынебойся!Если
даже это и он, если даже он осмелится появиться вдитчингемскомприходе,
здесь найдутся люди, которые знают, как с ним поступить. Однако яуверен,
что это не он.
- И слава богу! - ответила мать.
После этого они заговорили, понизив голос, ияпонял,чтомнене
следует им мешать. Захватив свою тяжелую дубинку,явышелнатропинку,
ведущую к пешеходному мостику, но тут мать неожиданноокликнуламеня.Я
вернулся.
- Поцелуй меня перед уходом, Томас! - сказала она.-Ты,наверное,
удивляешься и спрашиваешь себя, что все этоозначает?Когда-нибудьотец
тебе все объяснит. А я скажу только одно: долгие годы моюжизньомрачала
страшная тень, но теперь я верю, что она рассеялась навсегда.
- Если эту тень отбрасывает человек, то ему лучше держатьсяподальше
вот от этой штучки!-сказаля,сосмехомподбрасываясвоютяжелую
дубинку.
- Это человек, - ответила мать. - Однакоеслитебекогда-нибудьи
доведется его встретить, разговаривать с ним надо не палочными ударами.
- Не спорю,мама,новконечномсчетеэто,можетбыть,самый
убедительный довод, с которым согласится любой упрямец, спасая свою шкуру.
- Ты слишком торопишьсяпоказатьсвоюсилу,Томас,-сулыбкой
сказала мать и поцеловала меня. - Не забывай старойиспанскойпословицы:
"Кто бьет последним, тот бьет сильнее!"
- Но ведь есть и другая пословица, мама: "Бей, пока тебя не ударили!"
И на этом я с ней простился.