Д'Артаньян, пораженный тоном и
манерами аббата д'Эрбле, столь непохожими на тон и манеры мушкетера
Арамиса, глядел на своего друга во все глаза.
Базен живо накрыл стол камчатной скатертью и расставил на нем столько
хорошо зажаренных ароматных и соблазнительных кушаний, что д'Артаньян
остолбенел от удивления.
- Но вы, наверное, ждали кого-нибудь? - спросил он.
- Гм! - ответил Арамис. - Я всегда готов принять гостя; да к тому же я
знал, что вы меня ищете.
- От кого?
- Да от самого Базена, который принял вас за дьявола и прибежал
предупредить меня об опасности, грозящей моей душе в случае, если я опять
попаду в дурное общество мушкетерского офицера.
- О, сударь! - умоляюще промолвил Базен, сложив руки.
- Пожалуйста, без лицемерия. Вы знаете, я этого не люблю. Откройте-ка
лучше окно да спустите хлеб, цыпленка и бутылку вина своему другу Планше:
он уже целый час из сил выбивается, хлопая в ладоши под окном.
Действительно, Планше, задав лошадям овса и соломы, вернулся под окно и
уже три раза повторил условный сигнал.
Базен повиновался и, привязав к концу веревки три названных предмета,
спустил их Планше. Последний, не требуя большего, тотчас ушел к себе под
навес.
- Теперь давайте ужинать, - сказал Арамис.
Друзья сели за стол, и Арамис принялся резать ветчину, цыплят и куропаток
с мастерством настоящего гастронома.
- Черт возьми, как вы едите! - сказал д'Артаньян.
- Да, неплохо. А на постные дни у меня есть разрешение из Рима, которое
выхлопотал мне по слабости моего здоровья господин коадъютор. К тому же я
взял к себе бывшего повара господина Лафолона, знаете, старого друга
кардинала, того знаменитого обжоры, который вместо молитвы говорил после
обеда: "Господи, помоги мне хорошо переварить то, чем я так славно
угостился".
- И все же это не помешало ему умереть от расстройства желудка, - заметил,
смеясь, д'Артаньян.
- Что делать? - сказал Арамис с покорностью. - От судьбы не уйдешь.
- Простите, дорогой мой, но можно вам задать один вопрос?
- Ну, разумеется, задавайте: вы ведь знаете, между нами нет тайн.
- Вы разбогатели?
- О, боже мой, нисколько. Я имею в год двенадцать тысяч ливров, да еще
маленькое пособие в тысячу экю, которое мне выхлопотал принц Конде.
- Чем же вы зарабатываете эти двенадцать тысяч, - спросил д'Артаньян, -
своими стихами?
- Нет, я бросил поэзию; так только, иногда сочиняю какие-нибудь застольные
песни, любовные сонеты или невинные эпиграммы.
Я пишу проповеди, мой
милый!
- Как, проповеди?
- Замечательные проповеди, уверяю вас. По крайней мере, по отзывам других.
- И вы сами их произносите?
- Нет, я их продаю.
- Кому?
- Тем из моих собратьев, которые мечтают сделаться великими ораторами.
- Вот как! А вас самого разве никогда не прельщала слава?
- Разумеется, прельщала, но моя натура одержала верх. Когда я на кафедре и
на меня смотрит хорошенькая женщина, то я начинаю на нее смотреть; она
улыбается, я улыбаюсь тоже. Тогда я сбиваюсь с толку и несу чепуху; вместо
того чтобы говорить об адских муках, я говорю о райском блаженстве. Да
вот, к примеру, со мной так и случилось в церкви святого Людовика в
Маре... Какой-то дворянин рассмеялся мне прямо в лицо. Я прервал свою
проповедь и заявил ему, что он дурак. Прихожане отправились за камнями, а
я тем временем так настроил собрание, что камни полетели в дворянина.
Правда, наутро он явился ко мне, воображая, что имеет дело с обыкновенным
аббатом.
- И какие же последствия имел этот визит? - спросил д'Артаньян, хватаясь
за бока от хохота.
- Последствием было то, что мы назначили на другой день встречу на
Королевской площади. Да ведь вы сами знаете, как было дело, черт возьми!
- Уж не против ли этого невежи выступал я вашим секундантом? - спросил
д'Артаньян.
- Именно. Вы видели, как я его отделал.
- И он умер?
- Решительно не знаю. Но на всякий случай я дал ему отпущение грехов - in
articulo mortis (Перед самой кончиной (лат.)). Достаточно убить тело, а
душу губить не следует.
Базен сделал жест отчаяния, показавший, что он, может быть, и одобряет
такую мораль, но отнюдь не одобряет тон, каким она высказана.
- Базен, любезнейший, вы не замечаете, что я вижу вас в зеркале! А ведь я
вам запретил раз навсегда всякие выражения одобрения или порицания. Будьте
добры, принесите-ка нам испанского вина и отправляйтесь в свою комнату. К
тому же мой друг д'Артаньян желает сказать мне кое-что по секрету. Не
правда ли, д'Артаньян?
Д'Артаньян утвердительно кивнул головой, и Базен, подав испанское вино,
удалился.
Оставшись одни, друзья некоторое время молчали. Арамис, казалось,
предавался приятному пищеварению, а Д'Артаньян готовился приступить к
своей речи. Оба украдкой поглядывали друг на друга.
Арамис первый прервал молчание.
XI
ДВА ХИТРЕЦА
- О чем вы думаете, д'Артаньян, и чему улыбаетесь?
- Я думаю, - сказал д'Артаньян, - что, когда вы были мушкетером, вы всегда
смахивали на аббата, а теперь, став аббатом, вы сильно смахиваете на
мушкетера.