- Да, да! - сказал Мазарини, закусывая губу. - Я знаю, ты всецело ей
предан.
- Уж двадцать лет я состою капитаном гвардии ее величества.
- В путь, Д'Артаньян, - сказал кардинал, - здесь все в порядке.
Д'Артаньян, не сказав ни слова, занял свое место во главе колонны с тем
слепым повиновением, которое составляет отличительную черту солдата. Они
проехали по улицам Ришелье и Вильдо к третьему посту на холме Святого
Рока. Этот пост, расположенный почти у самой крепостной стены, был самым
уединенным, и прилегающая к нему часть города была мало населена.
- Кто командует этим постом? - спросил кардинал.
- Вилькье, - ответил Гито.
- Черт! - выругался Мазарини. - Поговорите с ним сами. Вы знаете, мы с ним
не в ладах с тех пор, как вам поручено было арестовать герцога Бофора: он
в обиде, что ему, капитану королевской гвардии, не доверили эту честь.
- Знаю и сто раз доказывал ему, что он не прав, потому что король,
которому было тогда четыре года, не мог ему дать такого приказания.
- Да, но зато я мог его дать, Гито; однако я предпочел вас.
Гито, ничего не отвечая, пришпорил лошадь и, обменявшись паролем с
часовым, вызвал Вилькье.
Тот подошел к нему.
- А, это вы, Гито! - проговорил он ворчливо, по своему обыкновению. -
Какого черта вы сюда явились?
- Приехал узнать, что у вас нового.
- А чего вы хотите? Кричат: "Да здравствует король!" и "Долой Мазарини!".
Ведь это уже не новость: за последнее время мы привыкли к таким крикам.
- И сами им вторите? - смеясь, спросил Гито.
- По правде сказать, иной раз хочется! По-моему, они правы, Гито; и я
охотно бы отдал все не выплаченное мне за пять лет жалованье, лишь бы
король был теперь на пять лет старше!
- Вот как! А что было бы, если бы король был на пять лет старше.
- Было бы вот что: король, будь он совершеннолетним, стал бы сам отдавать
приказания, а гораздо приятнее повиноваться внуку Генриха Четвертого, чем
сыну Пьетро Мазарини. За короля, черт возьми, я умру с удовольствием; но
сложить голову за Мазарини, как это чуть не случилось сегодня с вашим
племянником!.. Никакой рай меня в этом не утешит, какую бы должность мне
там ни дали.
- Хорошо, хорошо, капитан Вилькье, - сказал Мазарини, - будьте покойны, я
доложу королю о вашей преданности.
И, обернувшись к своим спутникам, прибавил:
- Едем, господа; все в порядке.
- Вот так штука! - воскликнул Вилькье. - Сам Мазарини здесь! Тем лучше:
меня уже давно подмывало сказать ему в глаза, что я о нем думаю.
И, обернувшись к своим спутникам, прибавил:
- Едем, господа; все в порядке.
- Вот так штука! - воскликнул Вилькье. - Сам Мазарини здесь! Тем лучше:
меня уже давно подмывало сказать ему в глаза, что я о нем думаю. Вы
доставили мне подходящий случай, Гито, и хотя у вас вряд ли были добрые
намерения, я все же благодарю вас.
Он повернулся на каблуках и ушел в караульню, насвистывая фрондерскую
песенку.
Весь обратный путь Мазарини ехал в раздумье: все услышанное им от Коменжа,
Гито и Вилькье убеждало его, что в трудную минуту за него никто не
постоит, кроме королевы; а королева так часто бросала своих друзей, что
поддержка ее казалась иногда министру, несмотря на все принятые им меры,
очень ненадежной и сомнительной.
В продолжение своей ночной поездки, длившейся около часа, кардинал,
расспрашивая Коменжа, Гито и Вилькье, не переставал наблюдать одного
человека. Этот мушкетер, который сохранял спокойствие перед народными
угрозами и даже бровью не повел ни на шутки Мазарини, ни на те насмешки,
предметом которых был сам кардинал, казался ему человеком необычным и
достаточно закаленным для происходящих событий, а еще больше для
надвигающихся в будущем.
К тому же имя д'Артаньяна не было ему совсем незнакомо, и хотя он,
Мазарини, явился во Францию только в 1634 или 1635 году, то есть лет через
семь-восемь после происшествий, описанных нами в предыдущей книге, он
все-таки где-то слышал, что так звали человека, проявившего однажды (он
уже позабыл, при каких именно обстоятельствах) чудеса ловкости, смелости и
преданности.
Эта мысль настолько занимала его, что он решил немедленно разобраться в
этом деле, но за сведениями о д'Артаньяне не к д'Артаньяну же было
обращаться. По некоторым словам, произнесенным лейтенантом мушкетеров,
кардинал признал в нем гасконца; а итальянцы и гасконцы слишком схожи и
слишком хорошо понимают друг друга, чтобы относиться с доверием к тому,
что каждый из них может наговорить о самом себе. Поэтому, когда они
подъехали к стене, окружавшей сад ПалеРояля, кардинал постучался в калитку
(примерно в том месте, где сейчас находится кафе "Фуа"), поблагодарил
Д'Артаньяна и, попросив его обождать во дворе, сделал знак Гито следовать
за собой. Оба сошли с лошадей, бросили поводья лакею, отворившему калитку,
и исчезли в саду.
- Дорогой Гито, - сказал кардинал, беря под руку старого гвардейского
капитана, - вы мне напомнили недавно, что уже более двадцати лет состоите
на службе королевы.