Мы вместе отправимся на охоту, и под этим предлогом мне не придется ни с кем встречаться, никого выслушивать, ни с кем разговаривать.
— Даже с королем?
— Напротив, я хочу с ним пококетничать и довести его этим до отчаяния.
— Браво! Вот прекрасная война!
— А вы, Жан, что делаете? Да покажитесь же из-за подушек, вы погребаете себя живым, друг мой!
— Что я делаю? Вам хочется это знать?
— Ну да, может, нам это пригодится.
— Я размышляю…
— О чем?
— Я думаю, что в этот час все куплетисты города и окрестностей высмеивают нас на все лады; что «Нувель а ла Мен» нас разрезают, словно пирог; что «Газетье кирассе» знает наше самое больное место; что «Журналь дез Обсерватер» видит нас насквозь; что, наконец, завтра мы окажемся в таком плачевном состоянии, что даже Шуазель нас пожалеет.
— Что вы предлагаете?
— Я собираюсь в Париж, хочу купить немного корпии и побольше целебной мази, чтобы было что наложить на наши раны. Дайте мне денег, сестричка.
— Сколько? — спросила графиня.
— Самую малость: две-три сотни.
— Видите, герцог, — проговорила графиня, обратившись к Ришелье, — я уже оплачиваю военные расходы.
— Это только начало кампании, графиня: что посеете сегодня, то пожнете завтра.
Пожав плечами, графиня встала, подошла к шкафу, отворила его, достала оттуда пачку банковских билетов и, не считая, передала их Жану. Он, также не считая, с тяжелым вздохом засунул их в карман.
Потом он встал, потянулся так, что кости затрещали, словно он падал от усталости, и прошелся по комнате.
— Вы-то будете развлекаться на охоте, — с упреком в голосе произнес он, указывая на герцога и графиню, — а я должен скакать в Париж. Они будут любоваться нарядными кавалерами и дамами, а мне придется смотреть на отвратительных писак. Решительно, я приживальщик.
— Обратите внимание, герцог, — проговорила графиня, — что он не будет мною заниматься. Половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а другую проиграет в кабаке. Вот что он сделает! И он еще стонет, несчастный! Послушайте, Жан, ступайте вон, вы мне надоели.
Жан опустошил три бонбоньерки, ссыпав их содержимое в карманы, стащил с этажерки китайскую статуэтку с брильянтиками вместо глаз и величественной поступью вышел, подгоняемый раздраженными криками графини.
— Загляденье! — заметил Ришелье тоном, каким обыкновенно льстец говорит о страшилище, которому про себя желает, чтобы тот свернул себе шею. — Он дорого вам обходится… Не правда ли, графиня?
— Как вы верно заметили, герцог, он окружил меня своей заботой, и она ему приносит три-четыре сотни тысяч ливров в год.
Зазвонили часы.
— Половина первого, графиня, — сказал герцог. — К счастью, вы почти готовы. Покажитесь на минутку своим придворным — они уж, верно, подумали, что наступило затмение, и пойдемте в карету. Вы знаете, как будет проходить охота?
— Мы с его величеством обсудили это вчера: он отправится в лес Марли, а меня захватит по пути.
— Я уверен, что король ничего не изменит в распорядке.
— Теперь расскажите о своем плане, герцог. Настала ваша очередь.
— Вчера я написал своему племяннику, который, кстати сказать, должен быть уже в дороге, если верить моим предчувствиям.
— Вы говорите о д'Эгийоне?
— Да. Я был бы удивлен, если бы узнал, что завтра мое письмо не встретит его в пути. Думаю, что завтра или, самое позднее, послезавтра, он будет здесь.
— Вы на него рассчитываете?
— Да, графиня, у него светлая голова.
— Зато мы больны! Король, может быть, и уступил было у него панический страх перед необходимостью заниматься делами.
— До такой степени, что…
— До такой степени, что я трепещу при мысли, что он никогда не согласится принести в жертву де Шуазеля.
— Могу ли я быть с вами откровенным, графиня?
— Разумеется.
— Знаете, я тоже в это не верю.
Король способен хоть сто раз повторить вчерашнюю шутку, ведь его величество так остроумен! Вам же, графиня, не стоит рисковать любовью и слишком упрямиться.
— Над этим стоит подумать.
— Вы сами видите, графиня, что де Шуазель будет сидеть на своем месте вечно. Чтобы его сдвинуть, должно произойти по меньшей мере чудо.
— Да, именно чудо, — повторила Жанна.
— К несчастью, люди разучились творить чудеса, — отвечал герцог.
— А я знаю такого человека, который еще способен на чудо, — возразила Дю Барри.
— Вы знаете человека, который умеет творить чудеса, графиня?
— Да, могу поклясться!
— Вы никогда мне об этом не говорили.
— Я вспомнила о нем сию минуту, герцог.
— Вы полагаете, что он может нас выручить?
— Я его считаю способным на все.
— Ого! А что он такого сделал? Расскажите, графиня, приведите пример.
— Герцог! — обратилась к нему графиня Дю Барри, приблизившись и невольно понизив голос. — Этот человек десять лет тому назад повстречался мне на площади Людовика Пятнадцатого и сказал, что мне суждено стать королевой Франции.
— Да, это действительно необычно. Этот человек мог бы мне предсказать, умру ли я премьер-министром.
— Вот видите!
— Я ничуть не сомневаюсь. Как его зовут?
— Его имя ничего вам не скажет.
— Где он сейчас?
— Этого я не знаю.
— Он не дал вам своего адреса?
— Нет, он сам должен был явиться за вознаграждением.
— Что вы ему обещали?
— Все, чего он потребует.
— И он не пришел?
— Нет.
— Графиня! Это — большее чудо, чем даже его предсказание. Решительно, нам нужен этот человек.
— Да, но что нам делать?
— Его имя, графиня, имя!
— У него их два.
— Начнем по Порядку: первое?
— Граф Феникс.
— Тот самый господин, которого вы мне показали в день вашего представления?
— Совершенно верно.
— Этот пруссак?
— Да.
— Что-то мне не верится! У всех известных мне колдунов имена оканчивались на «и» или «о».
— Какое совпадение, герцог! Другое его имя оканчивается так, как вам хочется.
— Как же его зовут?
— Джузеппе Бальзамо.
— Неужели у вас нет никакого средства его разыскать?
— Я подумаю, герцог. Мне кажется, среди моих знакомых есть такие, кто его знает.
— Отлично! Однако следует поторопиться, графиня. Уже без четверти час.
— Я готова. Карету!
Спустя десять минут графиня Дю Барри и герцог де Ришелье уехали на охоту.
Глава 10. ОХОТА НА КОЛДУНА
Длинная вереница карет тянулась по всей аллее в лесу Марли, где король собирался поохотиться.
Это была, что называется, послеобеденная охота.
Людовик XV в последние годы жизни не охотился больше с ружьем, не занимался псовой охотой. Он довольствовался зрелищем.
Те из наших читателей, кому доводилось читать Плутарха, помнят, быть может, повара Марка Антония, который каждый час насаживал кабана на вертел, чтобы из пяти-шести поджаривавшихся кабанов хотя бы один был любую минуту готов к тому времени, когда Марк Антоний сядет за стол.
Конечно, Марк Антоний управлял Малой Азией, и у него было великое множество дел: он вершил суд, а так как сицилийцы — большие мошенники — подтверждением тому являются слова Ювеналия, — Марк Антоний действительно был очень занят. И у него всегда были наготове пять-шесть жарких на вертеле на случай, если его обязанности судьи позволят ему съесть кусочек.
У Людовика XV был в точности такой же обычай. Для послеобеденной охоты ему отлавливали накануне две-три лани и выпускали их с промежутком в час; одну из них король мог подстрелить в зависимости от расположения духа либо в самом начале охоты, либо позже.
В этот день его величество объявил, что будет охотиться до четырех часов. Итак, была выбрана лань, выпущенная в полдень: она должна была за это время успеть прибыть к месту охоты.