Под коротким черным шелковым платьем в обтяжку виднелись длинные ноги в чулках телесного цвета. Губная помада и тушь на ресницах чуть размазались, придавая женщине вид выцветшей куклы.
- Что вы здесь делаете?
От усталости она еле держалась на ногах, но не решалась лечь в уже приготовленную ко сну постель и подозрительно смотрела на вошедшего к ней мужчину.
- Я слышал, - пробормотал он. - Испугался... Вы же знаете...
Она скривилась: ее тошнило. И совсем тихо, словно рассуждая сама с собой, простонала:
- Хорошо бы, если б меня вырвало!
- Вы что-то приняли, да?
- Гарденал.
Она ходила взад-вперед, прислушиваясь к происходящему в ней, лоб ее озабоченно наморщился.
- Я всегда носила в сумочке гарденал: для него - он плохо засыпает...
Господи!
Она сцепила руки и заломила их, чтобы вызвать новый приступ.
- Меня никогда не рвало? Может, это и к лучшему.
Я подумала, когда он узнает, что я...
Женщина струсила. Ее охватила паника. Обезумевшие глаза пристально смотрели на незнакомца, она умоляла:
- Что мне делать? Скажите, что мне делать?
- Я вызову врача.
- Только не это. Вы не знаете... Нет ничего хуже. Тогда его арестуют, и он опять скажет, что я...
Она не могла стоять на месте и расхаживала взад-вперед по ограниченному пространству комнаты.
- Что вы чувствуете?
- Не знаю... Мне страшно... Если бы меня вырвало...
Монд тоже не знал что делать. Оставить ее и бежать к врачу за рвотным не приходило ему в голову, вернее, это казалось ему слишком сложным.
- Сколько таблеток вы приняли? Она разозлилась, взбешенная его беспомощностью, а может быть, и нелепостью его облика.
- Ну почем мне знать? Все, что оставалось в тюбике. Шесть-семь. Мне холодно.
Она набросила на плечи пальто, взглянула на дверь, явно намереваясь искать помощи на стороне.
- Подумать только, он меня бросил...
- Послушайте, давайте я попробую. Моя дочь тоже однажды проглотила таблетку.
Оба говорили бессвязно, а тут еще постояльцы с четвертого этажа, очевидно решившие, что продолжается скандал, стучали в потолок, требуя тишины.
- Идите сюда. Откройте рот. Не мешайте.
- Вы делаете мне больно.
- Потерпите. Да стойте же!
Он поискал, чем бы пощекотать ей в горле, и оказался настолько беспомощным, что взял у нее платок. Она держала в руке этот маленький твердый комочек, который Монд расправил и скатал жгутом.
- Ой, вы задушите меня... Ой! Одной рукой ему пришлось крепко ухватить женщину за голову, и он удивился, какой у нее маленький череп.
- Не напрягайтесь... Моя дочь тоже напрягалась... Так, хорошо. Еще немного. Ну как?
Спазмы сотрясли грудь женщины, и внезапно ее стошнило; она даже не заметила, что обрызгала человека, которого совсем не знала. Слезы застилали ей глаза, мешали видеть. Рвало ее чем-то красным, и Монд держал ее за плечи, подбадривая, словно ребенка:
- Так, так... Видите, уже лучше... Еще... Не сдерживайтесь... Давайте, давайте.
Она смотрела на него сквозь мутную пелену перед глазами, точно животное, у которого из горла извлекли кость.
Она смотрела на него сквозь мутную пелену перед глазами, точно животное, у которого из горла извлекли кость.
- Ну что, желудок пустой?.. Позвольте-ка еще разок. Для уверенности.
Женщина покачала головой. Она слабела. Он помог ей добраться до постели; она легла, свесив ноги, и теперь тихонько постанывала.
- Если вы обещаете лежать спокойно, вести себя разумно, я спущусь вниз. Там наверняка есть газовая горелка или что-нибудь еще, на чем можно вскипятить воду. Вам надо выпить горячего, промыть желудок.
Она сделала знак, что согласна, но прежде чем выйти из комнаты, г-н Монд прошел в ванную посмотреть, не осталось ли там яда. Она с беспокойством следила за ним глазами, спрашивая себя, что он задумал. И удивилась еще больше, когда он стал рыться в ее сумочке, где лежали мятые банкноты, пудра, губная помада.
Но нет! Он же не вор! Монд снова опустил сумочку на ночной столик.
- Лежите спокойно. Я скоро вернусь.
На лестнице, стараясь не шуметь, он горько улыбнулся. Никто никогда не сделал для него ничего подобного! Всю жизнь, с тех пор как он себя помнил, он сам обычно приходил на помощь другим. Сколько раз - но напрасно! - мечтал он заболеть, чтобы увидеть, как кто-нибудь склоняется над ним, чтобы, ласково улыбаясь, на время облегчить ему груз существования.
- Простите за беспокойство, - он всегда был чрезвычайно вежлив из боязни кого-нибудь оскорбить. - Моей соседке плохо. Не будете ли вы любезны согреть для нее немного воды? Или, может быть, у вас найдется чай?
- Пройдите сюда.
Была ночь. Гостиница спала. Однако было слышно, как во мраке улицы ехали куда-то тяжелые самосвалы, иногда, чтобы разбудить заснувшую лошадь, щелкал кнутом возница.
- Вы знаете их? - осведомился портье, который сразу понял, что речь идет о постояльцах из двадцать восьмого номера.
- Нет.
- Погодите, сейчас найду спички.
В захламленной серой комнатушке был кипятильник для кофе, служивший кофейником, но портье с мрачным спокойствием людей, которые в одиночестве бодрствуют по ночам, в то время как другие спят, зажег крошечную газовую плитку.
- Я удивился, когда увидел, что он уходит. Несколько дней он болел, и она все время сидела с ним. Даже сама ходила за едой.
Г-н Монд неожиданно для себя полюбопытствовал:
- Он молод?
- Кажется, года двадцать два. Надо посмотреть регистрационную карточку. Сегодня вечером они ушли друг за другом: сначала она, потом он. А когда, час спустя, вернулись, я понял - поссорились.
И портье грубо закончил:
- Он бросил ее, да?
Вода уже закипала. Мужчина порылся в железной банке и наконец достал липовый чай.
- Если хотите, я отнесу.
- Я сам.
- С сахаром?
- Пожалуй... Да, спасибо.
Портье, конечно, говорил о ней. Но почему он сказал ему это? Может, заподозрил в каких-то задних мыслях?
- Если вам потребуется что-нибудь еще, не стесняйтесь. Я здесь до шести утра.
Он снова облокотился на стойку красного дерева, из-под которой достал открытую книгу, и погрузился в чтение.
Когда г-н Монд вернулся в комнату с чайником в руке, женщина спала или притворилась, что спит. Платье у нее задралось, обнажив бедро над чулком, и он смутился.