Платье у нее задралось, обнажив бедро над чулком, и он смутился. У него не было никаких желаний, никаких задних мыслей. - Мадмуазель...
Безразличная, она приоткрыла ресницы.
- Вот, выпейте. А потом, если, конечно, сможете, я советую вам из осторожности пойти и вновь вызвать рвоту, чтобы прочистить желудок.
Он забеспокоился, увидев, какой у нее отрешенный, мутный взгляд. Она не шевелилась. Тогда он приподнял ее, поднес к губам чашку.
- Пейте.
- Горячо.
Говорила она невнятно, нечленораздельно, словно язык у нее слишком распух.
- Все-таки выпейте.
Он принудил, прямо-таки заставил женщину еще раз спровоцировать рвоту, но теперь незнакомку долго сотрясала болезненная икота и, казалось, она сердится на него за эти лишние страдания.
- Ну вот, теперь мы спокойны...
Видимо, задыхаясь, она через плечо сунула руку под платье и незнакомым Монду, но неприятно поразившим его жестом расстегнула бюстгальтер, сняла и бросила на пол.
- Ложитесь. Если хотите раздеться, я ненадолго выйду.
Она не дала ему для этого времени и с безразличным видом стянула через голову платье, которое скользнуло по ее длинному телу, словно лишняя кожа. Отвернувшись к стене, он все-таки видел женщину в дверце зеркального шкафа. Под платьем у нее ничего не было, только маленькие розовые трусики да узенький пояс для чулок. Когда она наклонилась, чтобы снять их, ее маленькие острые груди, казалось, повисли в воздухе.
Она сняла и трусики, резинка которых оставила на коже красноватый след, и, уже голая, с едва затененным внизу животом, поколебавшись, направилась на цыпочках в ванную, где повела себя так, словно в соседней комнате не было мужчины.
Она вернулась, закутанная в бледно-голубой пеньюар, но глаза ее все еще оставались мутными, рот искривленным.
- Я совсем больна, - вздохнула она, укладываясь в постель.
И потом, когда Монд подтыкал одеяло, добавила:
- Не могу больше.
Свернувшись в клубок и почти съехав головой с подушки, так что Монд видел лишь одни обесцвеченные волосы, она сразу заснула. Спустя минуту она уже сопела, и он тихо вернулся к себе за пиджаком и пальто - его познабливало.
Вскоре после того, как он устроился в кресле возле кровати, в прорезях жалюзи уже посветлело. Просыпались звуки - одни в гостинице, другие на улице. Главным образом на улице: с трудом заводились моторы - катеров, как догадался он по плеску весел в воде, сталкивались друг с другом лодки в Старой гавани, гудел заводской гудок, далеко в порту беспрерывно выли сирены пакетботов и грузовозов.
Г-н Монд погасил лампу, которую оставил включенной, и светлые полосы от жалюзи легли на стену.
Светило солнце. Монду захотелось увидеть его. Стоя у окна, он попытался смотреть сквозь планки ставней, но различил лишь узкие куски предметов, например часть токоприемника проходившего мимо трамвая, какие-то розовые и фиолетовые раковины на тележке разносчика.
Женщина больше не храпела. Она откинула одеяло, щеки у нее покраснели, губы надулись, по всему лицу разлилось болезненное выражение. Блеск кожи контрастировал с цветом румян, от чего казалось, что это совсем другая женщина: лицо стало естественнее, в нем появилось что-то очень юное, жалкое, даже вульгарное. Должно быть, она родилась в какой-нибудь хибаре на городской окраине, сопливым голозадым ребенком ползала на каменном пороге, бегала по улицам, возвращаясь с народного гулянья.
Один за другим постояльцы уходили из гостиницы, по улице мчались машины, бары, пожалуй, уже открылись, и только в еще пустых пивнушках официанты разбрасывали по серому полу опилки, протирали стекла мелом.
Монд неторопливо умылся, оделся. Убедившись, что женщина спит, зашел к себе в номер. Открыл ставни, несмотря на жалящий утренний холод, настежь распахнул окно и почувствовал, как жизнь потоком вливается в него; он видел голубую воду, далекие белые скалы, пароход с красным ободком на трубе, уходивший в открытое море и оставлявший позади изумительно белую борозду.
Он забыл об огромном море, песке, солнце и о тех признаниях, которые им нашептывал и которых, хотя от них еще оставался в нем неясный привкус слез, сейчас стыдился.
Почему ему дали номер без ванной? Ему так хотелось, чтобы по телу заструилась прохладная вода, очищая его. Наверно, из-за убогой, плохого покроя одежды, которая теперь стесняла его?
У него не было с собой ни бритвы, ни мыла, ни зубной щетки. Он позвонил, и почти сразу пришел рассыльный. Г-н Монд колебался, не зная, обременять ли его таким поручением или отказаться от уже столь близкой мечты.
- Сходите купите мне...
И, дожидаясь возвращения мальчика в униформе он видел, как тот бежит вприпрыжку по тротуару, - он стал смотреть на море, выглядевшее совсем не таким, как ночью: оно образовывало порт, где шныряли катера и где вымачивались рыбачьи сети.
Ослепленный утром, он всматривался в причал - его огромный металлический каркас загораживал горизонт, и там лишь угадывались издали крошечные фигурки людей
Глава 4
Г-н Монд ждал - ничего другого ему и не оставалось. Время от времени он подходил к двери в смежную комнату, прислушивался, потом снова возвращался к окну; резкий холод вынудил его надеть пальто, а руки засунуть в карманы.
Около девяти он подумал, что грохот города и порта помешает ему услышать голос из соседней комнаты, и он с сожалением закрыл окно. На сердце у него было тяжело; он странно улыбнулся, увидев себя в зеркале - в пальто, у разобранной постели, в гостиничном номере, где он не знал что делать.
В конце концов он, словно в зале ожидания, сел на стул у той самой двери и опять принялся строить предположения, обдумывать грозящие ему опасности; он считал до ста, до тысячи, играл сам с собой в орла или решку, решая, сидеть дальше или уйти, пока не вздрогнул, как человек, которого разбудили. Должно быть, он задремал. Рядом кто-то ходил, и не босиком, мягкими шагами, а на высоких, гулко стучащих каблуках.
Он заспешил, постучал.
- Войдите! Она была уже одета - на голове маленькая красная шапочка, в руке сумочка - и собиралась уходить. Еще немного, и он упустил бы ее.
Оделась она так, словно ничего не случилось: на лице аккуратный грим, но рот странно очерчен и кажется меньше, чем на самом деле: бледная розоватость губ выглядывала из-под помады, как нижнее белье.
Смущенный, он стоял в дверях, она же, бросив на него острый взгляд, чтобы убедиться, тот ли он человек из ночи, черты которого она уже забыла, продолжала искать перчатки.
- Вам лучше?
- Я хочу есть.
Наконец она нашла перчатки красного, под шляпку, цвета и вышла из комнаты, ничуть не удивляясь, что Монд идет за ней по лестнице.
Гостиница как-то изменилась. При дневном свете вестибюль, служивший холлом, выглядел роскошнее. За стойкой красного дерева стоял портье в куртке, стены были обшиты фанерными панелями, по углам расставлены зеленые растения, у дверей дежурил рассыльный в зеленом.