Однако, насколько я мог судить, ни с точки зрения времени, ни с точки зрения выбора камеры, никаких закономерностей не было. Я решил, что они просто прибегают к гаданию, вытаскивая клочки бумаги из чьей‑нибудь фуражки. В этом случае я был бессилен.
Примерно в это время я встретился со Слэйдом. Он числился в категории впервые совершивших преступление и получил сорок два года, хотя я сомневался в том, что Специальное уложение о совершивших преступление впервые предусматривает наказание за шпионаж. Я, конечно, слышал о Слэйде – о суде над ним постоянно сообщалось в выпусках новостей по радио и в газетах. Впрочем, допрашивали его в камере, и наиболее интересные подробности его дела достоянием публики не стали, так что никто толком не знал, в чем, собственно, состоит его вина. Но судя по всему он считался весьма крупной птицей.
Это был бледный человек, выглядевший так, словно его когда‑то большое тело съежилось, и кожа отвисла и болталась, как уши у сеттера. Он ходил, опираясь на две палки, и позже я узнал, что ему прострелили бедра и он провел восемь месяцев в госпитале. Интересная жизнь у шпионов – иногда слишком интересная.
На суде выяснилось, что в действительности он русский, но это нельзя было определить по его речи, потому что английским он владел в совершенстве. Срок, который он получил, мог бы сделать его паханом всей тюремной братии, но этого не произошло: самые матерые уголовники оказались патриотами, и относились к нему в тюрьме прохладно.
То, что он не был англичанином, меня не волновало. Он оказался исключительно интересным собеседником, культурным и начитанным и сразу же согласился помогать мне в занятиях русским языком, когда я попросил его об этом.
Мой русский после прибытия Слэйда стал быстро улучшаться.
Приближался конец отсидки Джонни, и его перевели в общежитие. Это означало, что он уже работал и за пределами тюрьмы. Считалось, что это помогает преступнику постепенно акклиматизироваться во внешнем мире. Впрочем, я не заметил каких‑либо перемен в Джонни Свифте. Но мои встречи с ним стали крайне редкими. Мы встречались иногда во время прогулки, перебросившись парой фраз. И все. Я стал высматривать кого‑нибудь еще, кто мог бы помочь мне связаться со скарперами, устраивающими побеги заключенных, если эта чертова организация вообще существовала. В любой момент меня могли перевести в другую тюрьму, возможно, особо укрепленную и охраняемую, а это меня совершенно не устраивало.
Прошло пятнадцать месяцев, день в день, прежде, чем что‑то произошло. Я жадно глотал прокопченный воздух на прогулочном дворе, когда там появился Джонни Свифт и жестом подозвал меня к себе. Я неторопливо двинулся в его сторону и поймал футбольный мяч, который он как бы случайно отпасовал мне. Я подкинул его раза два и, подбежав к Джонни, отдал мяч ему.
– Ты по‑прежнему хочешь выбраться отсюда? – спросил он и ногой послал мяч через двор.
Я почувствовал, как напряглись мои мускулы.
– А что, есть предложение?
– Ко мне подходили, – сообщил он. – Если ты еще интересуешься этим, можно продолжить.
– Очень даже интересуюсь. С меня уже хватит всего этого.
– Пятнадцать месяцев! – с насмешкой произнес он. – Это пустяки. А у тебя башли есть?
– Сколько надо?
– Пять тысяч только для начала, – сказал Джонни. – Причем, их надо выложить до того, как тебя выудят.
– Господи, это же громадные деньги!
– Мне сказали, что это аванс на предварительные расходы. Он не возвращается. Основная плата будет еще больше.
– Сколько?
– Не знаю. Это все, что мне сказали. Они хотят знать, как скоро ты можешь выложить пять тысяч.
– Я могу достать их, – сказал я. – У меня припрятаны пять тысяч в Южной Африке, о которых никто не знает. – Я осмотрел двор и увидел Хадсона, медленно фланирующего среди заключенных.
– У меня припрятаны пять тысяч в Южной Африке, о которых никто не знает. – Я осмотрел двор и увидел Хадсона, медленно фланирующего среди заключенных.
– Мне понадобится чек Стандарт‑банка в Южной Африке, отделение Хоспиталл‑хилл, Иоганнесбург. Понял?
Он медленно повторил и кивнул головой.
– Понял.
– Я подпишу его, и они получат по нему деньги. Это будет не трудно, хотя сделать это надо в Южной Африке.
– Но на это понадобится некоторое время, приятель, – сказал Джонни.
Я невесело улыбнулся.
– У меня в распоряжении девятнадцать лет. Но все же попроси их поторопиться. Я боюсь, что меня вывезут отсюда.
– Внимание, поблизости Хадсон, – сказал Джонни. – С тобой свяжутся. – Он вдруг рванулся в сторону, перехватил чью‑то передачу и побежал с мячом вперед. Следом за ним присоединился к игре и я.
* * *
Чек объявился десять дней спустя. Его принес один вновь прибывший и тайком передал его мне.
– Мне сказали, это для тебя. – Шепнул он. – Когда подпишешь, отдай Шервину.
Я знал Шервина, который уже кончал отсидку.
– Погоди, – сказал я. – Что‑нибудь еще?
– Больше ничего, – пробормотал тот и отошел от меня. Этим вечером я разложил свои книги на столе и начал заниматься как обычно. Я грыз русский язык и, по‑моему, делал большие успехи. Произношение мое сильно улучшилось с тех пор, как в тюрьме появился Слэйд, хотя для заочного обучения это значения не имело. Я посидел над книгами с полчаса, затем вынул чековую форму и, разгладив ее, положил перед собой.
Я уж почти забыл, как выглядят такие вещи, и теперь, видя знакомые слова, почувствовал себя так, словно мне в нос ударило пылью с иоганнесбургских терриконов. Сумма была уже вписана – десять тысяч рэндов. Густовато кладут парни, – подумал я. В результате инфляции фунт стерлингов по сравнению с рэндом похудел, и теперь указанная сумма составляла 5650 фунтов. Они рассчитывали на то, что я этого не знаю, а когда узнаю, будет поздно.
Я вписал дату, поставил свою подпись – причем, вовсе не Дж. А. Риарден – и вложил чек между страницами грамматики русского языка.
Кто же все‑таки я – умница или дурак из дураков? Кто‑то мог здорово провести меня, – тот же Джонни, к примеру. И если это был он, то плакали мои пять тысяч ни за что, ни про что. Но тут я учитывал и человеческую жадность: если предполагалось, что в том источнике, откуда изъята первая сумма, есть значительные запасы, то из него попытаются черпануть еще раз – только тогда деньги можно получить уже после предоставления услуг и если они окажутся успешными.
На следующее утро я передал чек Шервину, который искусно зажал его между пальцами, и я понял, что он без особого труда переправит его на волю. Шервин был карточным шулером, и никто в тюрьме не смел и мечтать о том, чтобы выиграть у него. Он мог делать с колодой все, что угодно, – заставить ее плясать и петь песни, так что спрятать чек было для него парой пустяков.
И я стал ждать и гадать, на какие такие расходы эта шайка потратит пять тысяч фунтов стерлингов.
Шли недели, но ничего не происходило. Я прикинул, что для того, чтобы получить деньги по чеку и привезти их в Англию, понадобится чуть больше недели. Пять недель прошли без всякого результата, и меня охватило беспокойство.
Вдруг все разрешилось очень быстро.
Было свободное время, когда мы могли общаться друг с другом. Смитон читал мне нотацию за то, что я где‑то недостаточно чисто убрал – признак моей нервозности. Подошел Косгроув с шахматной доской под мышкой. Он подождал, пока Смитон закончит свои наставления и сказала:
– Не огорчайся, Риарден. Давай сыграем.
Я был знаком с Косгроувом.