– Вот‑вот, оно самое. Отец Томми как раз этим и занимался. Томми тоже мог бы, да не захотелось ему.
– А как вы оба снова оказались здесь?
– Отец Томми помер, и он повез тело домой. Ему было девятнадцать, и он чувствовал, что тут – его дом родной. Снег‑то ему никогда не нравился.
– И тебе тоже?
– Нет, со мной другая история. Мне было шестнадцать, а Розите восемь, когда мы уехали в Лос‑Анджелес. А там китайцы, колумбийцы, кого только нет. Я терпел три года, потом сел в машину, спрятал Розиту в багажник и рванул на юг. В Сан‑Диего я продал машину и – пешком сюда.
– Где теперь твоя мать? – спросил Кэрби.
– В Олдерсоне, в Западной Виргинии.
– Странное место.
– Не очень. Там федеральная женская тюрьма.
– О! – воскликнул Кэрби и на миг погрузился в размышления, потом сказал: – Луз?
– Тут я.
– Но если у здешних жителей такая нравственность… то почему они балуются зельем?
– А что в нем безнравственного?
– Хороший вопрос, – признал Кэрби.
– Ты понимаешь, тут, на юге, работа непосильная, люди спины не разгибают. Ты годами не видишь их глаз. А зелье и самогон – хоть какая‑то отдушина.
Кэрби уснул. Или ему показалось, что уснул. Белая луна катилась по черному небосводу. Потом ее заслонила чья‑то фигура. И произнесла:
– Привет.
Это была сестра Луза, теперь Кэрби вспомнил ее. Если б луна не крутилась перед глазами, он, вероятно, припомнил бы даже ее имя.
– Хариа, – сказал он.
– Розита, – поправила она, садясь и шелестя многочисленными юбками.
– Ты права. Совершенно права.
Подобно остальным соплеменникам, она была низкорослой, но гораздо изящнее. У нее были большие карие, с поволокой глаза, резко очерченные скулы, широкий чувственный рот и кожа цвета темного какао. Двигалась она мягко, как пума.
Сначала она поцеловала его, потом выдохнула дым самокрутки ему в лицо, отчего Кэрби показалось, что луна вращается не в небе, а у него в голове, и наконец сказала:
– Если ты спишь тут всю ночь, жуки закусывают насмерть.
– Верно, верно, – с грустью пробормотал Кэрби.
– Так пойдем в хижину.
Они пошли в хижину. Вскоре наступило утро, и Кэрби обнаружил, что шевелить руками и ногами ему так же трудно, как и шевелить мозгами. Он кое‑как выполз на солнышко и, оглядевшись, ничуть не удивился тому, что остальное человечество испытывает такие же муки. Неужели роду людскому уже надеяться не на что? Нет, кое‑что еще осталось. Кофе, ветчина, опять кофе, лепешка, опять кофе, самокрутка и короткий отдых с Розитой. Комплексное лечение помогло. Обитатели деревни прибегли для исцеления к сходным средствам, и после полудня празднество возобновилось. Розита болтала что‑то о своем слишком поспешном отъезде из Штатов и намекала, что неплохо бы вернуться туда. С хорошим приятелем, разумеется. Кэрби ответил ей на это рассеянным «угу» и отправился обозревать город.
Завидев Луза и Томми, он присоединился к их обществу. Вот когда впервые зашла речь о наследии майя и загадках их прошлого.
– Да, парень, лихо ты сел в лужу, – сказал Томми.
– Не без помощи Инносента Сент‑Майкла, – ответил Кэрби.
– У тебя своя голова на плечах. Нам труднее, у нас нет прав, спасибо предкам. Тысячу лет назад наш народ жил в шикарных городах, по уши в золоте, нефрите и всем таком прочем.
– И совершал человеческие жертвоприношения, – с волчьей ухмылкой вставил Луз.
– А потом начался исход, – продолжал Томми, – и все добро провалилось в преисподнюю.
– А потом начался исход, – продолжал Томми, – и все добро провалилось в преисподнюю. За храмом нужен присмотр, иначе он превращается в груду камня.
– Особенно в джунглях, – сказал Кэрби.
– Правильно. Наносит землю, начинает расти всякая всячина, потом вянет, гниет. Снова земля, снова растительность. Дожди вымывают раствор, и вся постройка рушится к чертям. Был храм, а теперь холм. Храма и не видно.
– Слушайте, ребята, – сказал Кэрби, – вы сами жили в городах и покинули их, не забыли?
– Мэдисон и Хьюстон. – Томми поджал губы. – Я говорю о наших городах. Ламанай, Тикаль. Живописные места.
– Живописные обряды, – вставил Луз.
– Ну, не знаю, – произнес Кэрби. – Не в обиду вашим предкам будь сказано, но я бы не хотел жить в городе, где людей приносят в жертву.
– Почему?
– Я ведь тоже человек.
– Хм, – ответил Луз, и они замолчали, очевидно осознав разницу между участниками обряда и его созерцателями.
На другой день Кэрби пришел в себя, поцеловал Розиту и улетел, чтобы снова стать пилотом и попытаться вылезти из лужи, в которую его усадил Инносент Сент‑Майкл. А спустя две недели он с горящими глазами примчался обратно в Южную Абилену и привез с собой еще два капроновых пакета. Здесь он поделился с Томми и Лузом своими замыслами.
– Привет от Розиты, – сказал Томми, устав ждать, когда Кэрби переведет дух. – Она интересуется здоровьем твоей жены.
– Увы, улучшений нет, – отвечал Кэрби. – Было еще два сильных припадка, и на нее опять надели смирительную рубашку. Неважные дела.
– Я передам Розите, – сказал Луз. – Она очень озабочена состоянием твоей женушки.
– Да, я знаю.
– Что‑нибудь неладно с двумя вчерашними покупателями? – спросил Томми.
– Да нет, они все проглотили, – ответил Кэрби. – Сегодня днем я увижу их и окончательно обо всем договорюсь. Труднее будет с другим парнем.
– С каким?
– Вчера получил записку. Он должен был приехать на будущей неделе, и вдруг ни с того ни с сего приезжает сегодня.
Томми перевел его слова, и они очень расстроили всех присутствующих.
– Вот ведь задница, – сказал Луз.
– Святая правда, – ответил Кэрби. – Но его уже не остановить. Придется как‑то задержать парня в Белиз‑Сити и сделать так, чтобы он не встретился с этими двумя. А сюда его можно привезти завтра. К этому времени все должно быть готово.
– Успеем, – пообещал Томми. – Те двое особо не копались, не то что иные из твоих приятелей.
– Они даже не нашли каменный свисток, – вставил Луз.
– Самое главное – поле. Оно должно выглядеть так, будто на него редко садятся самолеты. А там видны следы «Синтии».
– Ладно, заметем, – сказал Томми.
– Хорошо. И вот что, Томми, – серьезно добавил Кэрби, – бросай эти свои штучки, ладно? Хватит высовываться из кустов. Если б эти парни увидели тебя вчера, их бы инфаркт хватил. А убивать покупателей невыгодно.
– Уж и позабавиться нельзя, – проворчал Томми.
– Вам нравятся устрицы? – спросил Сент‑Майкл.
– Очень, – ответила Валери. Инносент улыбнулся.
– Я привожу сюда всех своих подружек, – сказал он. – До и после.