Право, вот поверите или нет – даже голоса у них стали сразу такие тоненькие‑тоненькие…
Майор лихорадочно расстегнул ширинку и убедился, что кое‑какой существенной детали в его организме и вправду не хватает. Детали, необходимой для мужика, как вода для супа.
– Убью падлу! – взвизгнул майор и кинулся ко мне.
– Ты, потише! – хмыкнул я, – пальцем до меня дотронешься, весь век без этой штуки ходить будешь. Ясно?
Приутихли мои собровцы. Сидят смирно, чинно – не собровцы, а первоклассники на уроке чистописания. Только вот у одного автомат за спиной висит. Ладно, будем считать, что не на уроке чистописания, а на уроке гражданской обороны.
– Ключ от браслетов, – говорю я. У майора лицо дергается, как машина на морозе. Но ключи он берет и кидает. Я снимаю браслеты и потягиваюсь, как молодой котенок после съеденной мышки.
– Так чего у меня там в деле значится? – спрашиваю я.
Майор прячет глаза.
– У тебя в деле много чего значится, – говорит майор. – Вон, от гражданина Астафьева есть заявление о вымогательстве. Торговля крадеными автомобилями. Рапорт об угоне танка.
Я вразвалочку подхожу к столу, сгребаю ключи от тачки и дачки и говорю:
– Счастливо оставаться. Я пошел.
– А мой… – орет майор.
– Мат, – говорю я, – товарищ майор, портит высокоморальный облик сотрудника российской милиции. Ведь у вас высокоморальный облик, а, майор? Что же до вашего причиндала – то как только вы закроете мое дело за невероятностью происшедшего, то он у вас опять вырастет, – и иду к двери.
– А мы? – согласованно вопят собровцы.
– А вы будете группой давления на майора, – разъясняю я, – как только у него отрастет, так и у вас появится. Козлы вы, козлы! От вас хоть бляди городские отдохнут. Не надоело вам им каждый день субботник устраивать?
И вышел; осторожно прикрыв за собой дверь. Впрочем, проходя мимо спящего дежурного, я на всякий случай стал невидимым.
* * *
Когда я подъехал домой, Васька мне доложил:
– Шеф, тут какая‑то кошечка к ребятам прибилась.
Я пошел посмотреть на котика. Котик сидел на снегу в самой жалостной позе. Он был какой‑то необыкновенно грязный и уже успел расцарапать нос.
– Стучать не надо, – сказал я, – ментовку звать на помощь не надо. Ясно?
Из глаз котика покатились слезы. Я никогда в жизни не видел, чтобы кошки плакали. Это было так неожиданно, что я вдруг растрогался. Я‑то намеревался его подержать в этой шкурке, как в подвале, с недельку, но теперь передумал. Банкиры – народ нежный, непуганый, ну где им в лесу за мышами гоняться.
"Отпущу‑ка я тебя вечерком", – подумал я. Но с Астафьевым я, конечно, этими планами не поделился, а криво улыбнулся и сказал:
– Ну что, киса? Принесешь пеню – расколдую. Котик заплакал. Ему было ясно, что в таком виде сорок пять миллиардов рублей ему не одолжат даже в собственном банке.
Я усмехнулся и прошел в дом, где в широкой, отделанной дорогим деревом гостиной уже накрывали на стол. Через два часа за окном гостиной послышалось мяуканье. Я выглянул со второго этажа. Так и есть: котик сидел на земле под окном и жалобно попискивал. Проголодался. Я выудил из подливки кусок мяса и подошел к окну.
– Что, киса, есть хочешь? – спросил я, наклоняясь вниз. – Ну, достань!
Котик медлил. Он сидел на земле, и из голубеньких его глаз катились слезы. К хвосту прилип прошлогодний листок.
– Ну, достань! – повторил я. – Достанешь – расколдую!
Котик вспрыгнул на водосточный желоб и полез наверх. Все мои ребята собрались у окон, гогоча и обсуждая, заберется Астафьев на второй этаж или нет.
Все мои ребята собрались у окон, гогоча и обсуждая, заберется Астафьев на второй этаж или нет. По правде говоря, для обыкновенного кота взлететь наверх было бы парой пустяков, но ведь котик был не обыкновенный кот, а ученый банкир, и привык ездить на второй этаж на лифте, а не взбираться туда по водосточному желобу.
– Давай! Давай! – орали ребята. Котик взобрался до половины этажа, упал и жалобно замяукал. Все захохотали.
– Не сдавайся, Астафьев, – весело закричал я, – залезешь – прощу! Или ты только в чужой карман горазд залезать?
Котик попробовал снова. На этот раз он почти долез до перил. Сережка просунул руку, чтобы ему помочь, и котик доверчиво за эту руку уцепился, но тут Сережка расхохотался и сбросил кота на землю.
– Ах ты сволочь! – заорал он. – Я ему помогаю, а он царапается!
Ребята прямо‑таки надрывали животики. Мне все это было не очень‑то по душе, и я решил расколдовать этого плачущего дурака, прежде чем он сломает себе лапку. Обрезок ногтя Астафьева лежал у меня в сейфе, и я пошел на третий этаж его достать.
На лестнице мне попался Асмодей. Он был, как всегда теперь, в облике девки.
– Шариф, а как насчет договора?
– Какого договора?
– Ну, мы полгода назад подписывали договор о намерениях?
– Я тебе говорил: отхлынь! На хрен мне твой договор? Чего такого не умею я, что бы умел ты?
Асмодей закусил губку – и в этот момент на террасе раздался общий крик.
Я бросился назад.
Две недели назад я купил двух псов – выдрессированных пограничниками овчарок. Зверушки сидели на цепи, и никто, кроме Сережки и меня, не мог с ними общаться.
Кошка, вот уже два часа мяукавшая на участке, достала пса, он сорвался с цепи и крутился прямо под балконом. Астафьев‑котик висел на резном столбе в метре под верандой и отчаянно пищал. "Да его же сожрут с потрохами", – мелькнуло у меня в голове.
Мне надо было попросту, в тот же миг, расколдовать этого дурака, но я растерялся и бросился к краю веранды.
– Держись, идиот! – закричал я, перевешиваясь вниз и хватая кота за шкирку.
Но в этот миг лапки Астафьева соскользнули со столба, и он свалился вниз – навстречу рванувшейся к нему оскаленной пасти. Раздался отчаянный мяв и хруст позвонков, а потом пес замотал головой и, распластавшись передними лапами о землю, стал жадно пить кровь из перекушенного кошачьего горла.
Я выхватил волыну и выстрелил – раз и другой. Пули вышибли мозги из пса. Я сбежал вниз. Пес лежал, вытянув морду, и в его стекленеющих глазах был написан удивленный вопрос: "Вы же сами меня так воспитали, за что же в меня стрелять?" Рядом с псом лежал перепачканный в крови белый котик. Потом очертания котика начали расплываться, и вскоре передо мной лежал труп банкира Астафьева, с обломанными ногтями и рваной раной на шее.
Несколько ребят спустились вниз, и Сережка пнул труп ногой.
– Зря собаку убил, – сказал Сережка, – хороший был пес.
Мертвые глаза Астафьева были широко открыты, и в них отражались черные, подсвеченные прожекторами облака.
Я встал с колен и брезгливо отряхнул брюки.
– Займись этой падалью, – приказал я Сережке, – да смотри, чтоб никто его не нашел.
* * *
Через пять минут я поднялся в свой кабинет.
Что и говорить, на душе у меня было погано. Нет, против мокрых дел я ничего не имею. Тот не мужик, кто хоть раз в жизни кого‑то не замочил. Заработал – получи маслину в лоб. Но Астафьев, по моим подсчетам, этого дела еще не заслужил. Даже несмотря на свои амуры с ментовкой. Фирма по обналичке, конечно, принадлежала ему. Но кидать‑то моих подопечных он не собирался – налоговая полиция арестовала счет взаправду.