И вообще решать его судьбу должен был я, а не какой‑то поганый пес.
В кабинете выпивали Асмодей и парочка местных шишиг. При моем виде шишиги сгинули.
– Ты чего грустишь, Асмодей, – осведомился я, бросаясь в кресло. Красивый у меня бес. Черты лица настолько правильные, что хоть убей не разберешь: мужик или баба. А грудка большая, что твой футбольный мячик.
– Шариф, а Шариф, – робко осведомляется Асмодей, – а может, подпишешь? Мне ведь голову открутят без этого договора.
Я протягиваю руку, и с гобелена, изображающего сбор плодов в саду, мне в ладонь срывается яблоко. Асмодей, видимо, обижается. Он понимает, что стоимость попорченного гобелена несравнима со стоимостью одного яблока. Я с хрустом надкусываю фрукт.
– Тебе открутят, а мне нет, – заявляю я. – И вообще, чего ты бздишь? Считай, что ты на практике. Ты у себя в аду за сто лет тому бы не научился, что тебе вчера Сережка показал.
Удрученный Асмодей заморгал длинными ресницами и робко потянул со стола журнал с беленькой "маздой", к которой ластится белокурая девица с длинными волосами и короткой юбкой.
– Может, тебе тачку сделать?
Я хотел было послать его к черту, но потом вгляделся в журнал и улыбнулся.
– Сделай, – говорю, – и в полном комплекте. Это, – и я стучу по машине, – во двор, а это, – и я показываю на девицу, – в постель.
Яблоко с гобелена оказалось кислое, я выкинул его и пошел посмотреть, что там с трупом Астафьева.
* * *
Когда я поднялся в свою спальню, Асмодей уже полусидел в кресле в виде той самой дамочки из "мазды".
Дамочка оказалась и в самом деле очаровательной.
Закувыркали мы с ней всю постель, голова у моей дамочки свалилась набок, глазки сияют от восхищения. Кувыркались мы с ней этак полчаса, а потом я кончил и скатился с моего беса. И так мне, признаться, хорошо, как никогда в жизни ни с одной блядью, не говоря уж о бывшей жене. Была у меня жена – со второго курса по третий. Продлилась моя жена ровно столько же, сколько лекции по истории партии.
В комнате полутьма, на стенах картинки – уж не знаю, из какого лувра их Асмодейчик попер…
– Асмодейка, а Асмодейка, – говорю я, – а правда, что вы, бесы, с бабами тоже можете спать?
– Правда, – говорит моя ненаглядная.
– А детей вы бабе делать можете?
– Конечно.
– Да что ты мне заливаешь? Это ты ребятам заливай, а я сам с усами – у тебя ж тела нет. А сперма, получается, есть?
– Семени у нас тоже нет, – отвечает Асмодей, – но видишь ли, в чем дело. Мы сначала совокупляемся с мужчиной в женском виде, и принимаем от него семя. А потом мы совокупляемся с женщиной в мужском виде и это‑то сбереженное семя в нее изливаем.
Тьфу! Мне даже не по себе стало. Вот полетит сейчас Асмодей в какую‑нибудь Малайзию, и родится у меня там в Малайзии ребенок от беса…
И тут звонит телефон.
– Алло!
– Ходжа? Это Карачун говорит.
Ох и неприятно мне стало! Ох и пахнуло на меня адским холодом, почище, чем от моего беса! Право, я бы предпочел говорить с Люцифером лицом к лицу, чем с Карачуном по телефону. Карачун – шеф моего бывшего шефа Князя. Чтоб его перевернуло и сдохло.
– Есть о чем почирикать, – говорит Карачун, – я к тебе сейчас заеду.
Через пять минут я, в тренировочном костюме и в натянутых на босу ногу кроссовках, спускался с балкона во двор, куда въезжали одна за другой серебристые тачки с затененными стеклами, переливавшимися в свете прожекторов. Одну из машин мои парни остановили за воротами и что‑то вежливо стали втолковывать. Очевидно, на одном из подручных Карачуна был надет крест.
Карачун глядел вверх. На веранде второго этажа, кутаясь в халат, стоял мой Асмодейчик. В дамском виде.
– Какая девочка! – сказал Карачун.
– Это не девочка.
– А что же?
Я наклонился и подобрал с земли сухую ветку. Пробормотал заклинание – и в ту же секунду ветка обернулась довольно симпатичной блядью, стоявшей в чем мать родила. Я обсыпал блядь кучей кленовых листьев, дунул – и они превратились в изрядные тряпки от Диора.
– Ну ты даешь, парень, – сказал Карачун. Его свита все также настороженно молчала.
– Берешь девочку? – сказал я, кивая на экс‑ветку.
– Да не, – пробормотал Карачун, – мне как‑то в борделе спокойней.
– Зря, – отметил я, – отличная девочка и никакого СПИДа.
Я дунул на девицу, и она опять превратилась в ветку.
– О чем разговор? – спросил я.
– Груз один надо отправить.
– Куда?
– В Венесуэлу.
– А самолеты летать разучились?
– Он там должен быть через час. Билет‑то у груза был, только его у трапа один фраер караулил. Со звездочками на погонах.
– А что мне за это обломится?
– Во‑первых, в ментовке на тебя закроют дело.
– Они его и так закроют.
– Во‑вторых, мы на тебя закроем дело. Ходжа.
А вот это кстати. Даже с Люцифером в петлице не хотел бы я противостоять Карачуну.
– А бабки?
– Будет дело, будут и бабки.
– Где товар?
Карачун щелкнул пальцами, и его подручный по прозвищу Колтун подал ему из глубины "мерседеса" черный чемоданчик.
– Кто отправляется в круиз?
Карачун ткнул пальцем в себя, в меня и в чемоданчик.
– Скажи твоим парням, – проговорил я, – чтобы вели себя тихо и не портили ничего в наше отсутствие. И чтобы девочку во‑он ту не трогали, а то она превратится не в сухую ветку, а кое во что похлеще.
Я повернулся и вошел в дом, и оба бандюка со мною.
– Венесуэла большая, – сказал я, – куда нам надо‑то?
– Каракос, отель "Лючия". У нас там номера заказаны.
Я помолчал.
– У вас фото этой "Лючии" есть?
Карачун щелкнул пальцами, и одна из его "шестерок" протянула ему пачку цветных снимков. Отель был пятиэтажный, в старинном испанском стиле, с розовыми стенами и белыми завитками карнизов.
Я провел гостя в свой кабинет. Глаза Карачуна чуть расширились при виде начерченной на полу пентаграммы и пучков сушеных трав. Навстречу Карачуну метнулся черный кот. Это был любопытный кот: я вселил в его тельце душу одного из мелких бесов, но у меня чего‑то не заладилось, и поэтому видимой у кота была только передняя половинка, а другая половинка, как и бес в его обычном состоянии, была невидима.
В кабинете, одно напротив другого, висели два зеркала в человеческий рост. Я зажег свечи и прилепил одну из фотографий к зеркалу.
Шли минуты. Карачун беспокойно вертелся, пытаясь вслушаться в мое бормотание. Фотография расплывалась и растекалась, она уже не висела на зеркале, а как бы впиталась в него. Теперь в зеркале сверкал во весь рост залитый полуденным солнцем пятиэтажный отель. Картинка оживала – одно из окон растворилось, к стеклянным дверям подкатился вишневый джип.
Это было уже не зеркало, а стеклянная дверь между комнатой и улицей перед отелем.
Я отворил стеклянную дверь и посторонился,. пропуская Карачуна.
– Отель "Лючия", город Каракос, не летайте самолетами Аэрофлота, – сказал я.
Мы стояли на площади перед отелем. Карачун посмотрел на свои часы. На них было ровно полтретьего ночи.
* * *
В номере Карачун был молчалив и задумчив.