А леди, как известно, это жена лорда. На международном аукционе…
– Я не леди, и мы не на международном аукционе. Так что делим твою цену пополам, и с этой суммы начинаем торговаться.
– Но мы и не на барахолке, дорогая моя!
– Ах, перестань, Альберт, я не маленькая. Что за покупка без торговли!..
На кухне курят и спорят о краже в краеведческом музее.
– Я слышал в другой редакции, – авторитетно заявляет плотный мужчина в очках. – Пришли трое в масках, сторожа связали, директору нож к горлу – и он сам все поснимал и отдал. Полотен пятнадцать, кажется, мирового значения имена!
– Брехня, не верю, – говорит лощеный красавец средних лет, художник Цветков.
– Но, представьте, кто замешан – Кипчак! Его таскают на Петровку!
– Меня тоже вызывали на Петровку, а я ж не замешана, – возражает Муза.
– Тебя вызывали? – подскакивает Тамара. – Музочка, расскажи!
– Нет, просили не разглашать.
Она нетерпеливо посматривает на закрытую дверь спальни.
– А я говорю – брехня! – твердит Цветков. – Знакомый недавно ездил, картины на месте.
– Совершенно верно, – берет слово Томин. – Я объясню, в чем фокус. Все сделал директор – гениальный человек. Сначала он потихоньку заменил картины копиями, давно уже. Потом разыграл липовую кражу для отвода глаз. Утащил эти самые копии и спрятал так, чтобы милиция обязательно нашла. Ну, милиция и нашла. Повесили их назад, все довольны. Вот и выходит, что картины на месте, да только не настоящие!
– И что же, директор сознался?
– Нет. Так и сяк с ним бьются – молчит.
– Учитесь у Саши: не успел приехать с юга и уже все выведал.
– Брехня. Откуда ему?
– Зачем обижаешь? Можно сказать, из первых рук! – с южным темпераментом реагирует Томин. – Со мной в соседнем номере большой юридический чин. Имеет полные сведения. Посидели за столом раз-другой, и он мне доверительно как любителю искусства и надежному человеку. Так что прошу – между нами.
– Стало быть, директора упекли? – спрашивает Цветков и внимательно смотрит в лицо Томину.
– Кто сказал? Гуляет директор. Знать про него знают, а доказать не могут. Того гляди, дело совсем закроют.
– И в какой гостинице живут такие осведомленные люди? – не отстает Цветков.
– Где я, по-твоему, останавливаюсь? В «России», конечно.
Томин сознательно выдает дезинформацию относительно Пчелкина. Что в четверг сказано у Боборыкиных, то в пятницу облетит всю коллекционерскую Москву и, может быть, достигнет ушей того, на кого рассчитано, – так думает он, внешне строго выдерживая рисунок своей роли: простодушное дитя юга с толстой сумой.
Издали на него нацелился Альберт.
– Додик! – зовет он. – Займи даму, благо вы знакомы, – Альберт кивает на Рудневу. – Она мне больше не нужна.
– Бу сделано.
И они расходятся. Додик – к Рудневой, Альберт – на новую охоту.
– Не мерзнешь в Москве? – понибратски хлопает он Томина по плечу.
– Ничего, у нас в горах тоже снег.
– Но внизу тепло.
– Иной раз и жарко.
– Хорошо! Но пить хочется, слушай. Чай небось пьешь.
– Пьем чай. Вино пьем. Коньяк пьем. Мацони пьем. Боржоми пьем. Все, что для здоровья, – все пьем.
– Чашки нужны, слушай. Хочешь антикварный сервиз? Недорого.
– Посуда своя. Хватает посуды.
– Посуда! Посуда – это стаканы-ложки, сковородки. Я тебе фарфор предлагаю. Художественный фарфор Поповского завода. Знаменитейший поповский фарфор! Кого хочешь спроси.
– Нет, посуда есть, – упирается Томин. – Посуду покупать незачем. Вот Сарьяна я бы взял.
– Значит, сервиз не хочешь. А в бильярд играешь?
– Немного могу.
– Молодец, люблю. Айда сыграем: твой урюк – мой сервиз. А потом про Сарьяна поговорим.
Он тянет за собой Томина. Не в пример Боборыкину Альберт действует открыто и беззастенчиво.
Поэтому всегда найдется и свидетель и комментатор:
– Наивный человек. С Альбертом в бильярд! Босой по шпалам домой пойдет…
Цветков подкатывается к «приживалке»:
– Тася, узнайте у Додика фамилию этого Саши. Только… – он прикладывает палец к губам. – Я хочу над ним подшутить…
…Гости расходятся с «четверга». У подъезда дома Боборыкиных стоит машина, Томин для вида копается в моторе, косясь на дверь. Оттуда под руку с Додиком появляется Руднева.
– Эге, засел? – говорит Додик. – Ищем запасную свечу. – С серьезным видом он шарит в боковом кармане.
– Свечи целы, подержи фонарик. Тут малюсенький контакт… Оп, и готово. – Томин закрывает капот. – Заднее сиденье, как видишь, занято, но даму подвезу с удовольствием.
Руднева усаживается и оглядывает заднее сиденье, заваленное свертками.
– С приобретением вас!
– Спасибо. Вас по-моему, тоже?
– В общем, да, – чуть замявшись, признается Руднева.
– Чудесно. – Томин трогает машину.
Они катят по вечернему городу и вскоре болтают уже по-приятельски.
– Чуть не забыл! – восклицает Томин и тормозит, немного проехав телефонную будку. – С вашего разрешения, крошечный звонок. Задержался я у Боборыкиных, надо перед одной знакомой извиниться.
В автомате он говорит вполголоса:
– Петр Сергеич? Это я. Спешу. Два слова. Срочно номер в гостинице «Россия». Сегодня я должен там ночевать. И я там уже три дня живу, понял?.. Свяжусь попозже.
* * *
В краеведческом музее все по-прежнему, все так же сквозь высокие окна бывшего купеческого особняка светит случайное декабрьское солнце на две «талановские стены», на парчовые кресла и мраморный столик. Все по-прежнему, и Пчелкин пока тут, только вместо «Инфанты» – пустой квадрат.
Студенты художественного училища разглядывают картины и переговариваются.
– Ну и как? – спрашивает Зыков. – Узнаете свои работы?
– С одной стороны, как будто да, с другой – как будто и нет.
– Я могу сказать, что в основе натюрморт мой, некоторые детали помнятся, мазки. Но он подправлен, и заметно.
– И у меня!
– Да, кто-то по ним лихо прошелся.
– А главное – мы не обрабатывали под старину.
Зыков не обескуражен, такую возможность он предвидел.
– Хорошо, ребята, а если допустить последующую доработку, вы узнаете свои копии? Или сомневаетесь? Вот вы, например?
– Я не сомневаюсь. У меня здесь три облачка, а в подлиннике было еще одно, такое тающее в вышине. Я его писать поленился.
– А вы?
– Мы, конечно, старались, товарищ следователь. Но кое-что все-таки упрощали. Кое-где грешки просвечивают.
– Таким образом, на данный момент в музее находятся сделанные вашей группой копии. Все изменения были внесены кем-то без вашего ведома и уже после того, как деканат зачел копии за курсовые работы. Правильно?
– Правильно, – вразнобой подтверждают студенты.
– Моей копии нет, – выступает вперед хорошенькая синеглазая девушка.
– А что вы копировали?
– «Инфанту с яблоком» Веласкеса.
– Ясно. Вам ясно, товарищ Пчелкин? – адресуется Зыков к директору, уныло подпирающему колонну.
– Мне ясно, но мне до лампочки. Я сдаю дела.
Девушка трогает Зыкова за локоть и отводит в уголок посекретничать.
– Скажите, вот это… что копии дорабатывались без нашего ведома и после сдачи… Это для следствия важно?
– Чрезвычайно важно.
– Тогда я обязана сообщить – с «Инфантой» было иначе…
– Слушаю.
– Понимаете, напросилась я на эту практику, деньги были позарез нужны. Но Веласкес оказался мне абсолютно не по зубам. Никак не давалось лицо, платье… И как-то так вышло, что Антон Владимирович начал мне помогать… В сущности, копия скорей его, чем моя.
– А кто такой Антон Владимирович?
– Наш руководитель практики. Цветков.
* * *
Если бы девушка смолчала, нашлись бы и другие выходы на Цветкова.