Подпасок с огурцом - Лаврова Ольга 14 стр.


А леди, как известно, это жена лорда. На международном аукционе…

– Я не леди, и мы не на международном аукционе. Так что делим твою цену пополам, и с этой суммы начинаем торговаться.

– Но мы и не на барахолке, дорогая моя!

– Ах, перестань, Альберт, я не маленькая. Что за покупка без торговли!..

На кухне курят и спорят о краже в краеведческом музее.

– Я слышал в другой редакции, – авторитетно заявляет плот­ный мужчина в очках. – Пришли трое в масках, сторожа связали, директору нож к горлу – и он сам все поснимал и отдал. Полотен пятнадцать, кажется, мирового значения имена!

– Брехня, не верю, – говорит лощеный красавец средних лет, художник Цветков.

– Но, представьте, кто замешан – Кипчак! Его таскают на Петровку!

– Меня тоже вызывали на Петровку, а я ж не замешана, – возражает Муза.

– Тебя вызывали? – подскакивает Тамара. – Музочка, расска­жи!

– Нет, просили не разглашать.

Она нетерпеливо посматривает на закрытую дверь спальни.

– А я говорю – брехня! – твердит Цветков. – Знакомый недавно ездил, картины на месте.

– Совершенно верно, – берет слово Томин. – Я объясню, в чем фокус. Все сделал директор – гениальный человек. Сначала он потихоньку заменил картины копиями, давно уже. Потом разыграл липовую кражу для отвода глаз. Утащил эти самые копии и спрятал так, чтобы милиция обязательно нашла. Ну, милиция и нашла. Повесили их назад, все довольны. Вот и выходит, что картины на месте, да только не настоящие!

– И что же, директор сознался?

– Нет. Так и сяк с ним бьются – молчит.

– Учитесь у Саши: не успел приехать с юга и уже все выведал.

– Брехня. Откуда ему?

– Зачем обижаешь? Можно сказать, из первых рук! – с южным темпераментом реагирует Томин. – Со мной в соседнем номере большой юридический чин. Имеет полные сведения. Посидели за столом раз-другой, и он мне доверительно как любителю искусст­ва и надежному человеку. Так что прошу – между нами.

– Стало быть, директора упекли? – спрашивает Цветков и внимательно смотрит в лицо Томину.

– Кто сказал? Гуляет директор. Знать про него знают, а дока­зать не могут. Того гляди, дело совсем закроют.

– И в какой гостинице живут такие осведомленные люди? – не отстает Цветков.

– Где я, по-твоему, останавливаюсь? В «России», конечно.

Томин сознательно выдает дезинформацию относительно Пчелкина. Что в четверг сказано у Боборыкиных, то в пятницу облетит всю коллекционерскую Москву и, может быть, достигнет ушей того, на кого рассчитано, – так думает он, внешне строго выдерживая рисунок своей роли: простодушное дитя юга с толс­той сумой.

Издали на него нацелился Альберт.

– Додик! – зовет он. – Займи даму, благо вы знакомы, – Альберт кивает на Рудневу. – Она мне больше не нужна.

– Бу сделано.

И они расходятся. Додик – к Рудневой, Альберт – на новую охоту.

– Не мерзнешь в Москве? – понибратски хлопает он Томина по плечу.

– Ничего, у нас в горах тоже снег.

– Но внизу тепло.

– Иной раз и жарко.

– Хорошо! Но пить хочется, слушай. Чай небось пьешь.

– Пьем чай. Вино пьем. Коньяк пьем. Мацони пьем. Боржоми пьем. Все, что для здоровья, – все пьем.

– Чашки нужны, слушай. Хочешь антикварный сервиз? Недо­рого.

– Посуда своя. Хватает посуды.

– Посуда! Посуда – это стаканы-ложки, сковородки. Я тебе фарфор предлагаю. Художественный фарфор Поповского завода. Знаменитейший поповский фарфор! Кого хочешь спроси.

– Нет, посуда есть, – упирается Томин. – Посуду покупать незачем. Вот Сарьяна я бы взял.

– Значит, сервиз не хочешь. А в бильярд играешь?

– Немного могу.

– Молодец, люблю. Айда сыграем: твой урюк – мой сервиз. А потом про Сарьяна поговорим.

Он тянет за собой Томина. Не в пример Боборыкину Альберт действует открыто и беззастенчиво.

Поэтому всегда найдется и свидетель и комментатор:

– Наивный человек. С Альбертом в бильярд! Босой по шпалам домой пойдет…

Цветков подкатывается к «приживалке»:

– Тася, узнайте у Додика фамилию этого Саши. Только… – он прикладывает палец к губам. – Я хочу над ним подшутить…

…Гости расходятся с «четверга». У подъезда дома Боборыкиных стоит машина, Томин для вида копается в моторе, косясь на дверь. Оттуда под руку с Додиком появляется Руднева.

– Эге, засел? – говорит Додик. – Ищем запасную свечу. – С серьезным видом он шарит в боковом кармане.

– Свечи целы, подержи фонарик. Тут малюсенький контакт… Оп, и готово. – Томин закрывает капот. – Заднее сиденье, как видишь, занято, но даму подвезу с удовольствием.

Руднева усаживается и оглядывает заднее сиденье, заваленное свертками.

– С приобретением вас!

– Спасибо. Вас по-моему, тоже?

– В общем, да, – чуть замявшись, признается Руднева.

– Чудесно. – Томин трогает машину.

Они катят по вечернему городу и вскоре болтают уже по-приятельски.

– Чуть не забыл! – восклицает Томин и тормозит, немного проехав телефонную будку. – С вашего разрешения, крошечный звонок. Задержался я у Боборыкиных, надо перед одной знакомой извиниться.

В автомате он говорит вполголоса:

– Петр Сергеич? Это я. Спешу. Два слова. Срочно номер в гостинице «Россия». Сегодня я должен там ночевать. И я там уже три дня живу, понял?.. Свяжусь попозже.

* * *

В краеведческом музее все по-прежнему, все так же сквозь высокие окна бывшего купеческого особняка светит случайное декабрьское солнце на две «талановские стены», на парчовые кресла и мраморный столик. Все по-прежнему, и Пчелкин пока тут, только вместо «Инфанты» – пустой квадрат.

Студенты художественного училища разглядывают картины и переговариваются.

– Ну и как? – спрашивает Зыков. – Узнаете свои работы?

– С одной стороны, как будто да, с другой – как будто и нет.

– Я могу сказать, что в основе натюрморт мой, некоторые детали помнятся, мазки. Но он подправлен, и заметно.

– И у меня!

– Да, кто-то по ним лихо прошелся.

– А главное – мы не обрабатывали под старину.

Зыков не обескуражен, такую возможность он предвидел.

– Хорошо, ребята, а если допустить последующую доработку, вы узнаете свои копии? Или сомневаетесь? Вот вы, например?

– Я не сомневаюсь. У меня здесь три облачка, а в подлиннике было еще одно, такое тающее в вышине. Я его писать поленился.

– А вы?

– Мы, конечно, старались, товарищ следователь. Но кое-что все-таки упрощали. Кое-где грешки просвечивают.

– Таким образом, на данный момент в музее находятся сделан­ные вашей группой копии. Все изменения были внесены кем-то без вашего ведома и уже после того, как деканат зачел копии за курсовые работы. Правильно?

– Правильно, – вразнобой подтверждают студенты.

– Моей копии нет, – выступает вперед хорошенькая синегла­зая девушка.

– А что вы копировали?

– «Инфанту с яблоком» Веласкеса.

– Ясно. Вам ясно, товарищ Пчелкин? – адресуется Зыков к директору, уныло подпирающему колонну.

– Мне ясно, но мне до лампочки. Я сдаю дела.

Девушка трогает Зыкова за локоть и отводит в уголок посек­ретничать.

– Скажите, вот это… что копии дорабатывались без нашего ведома и после сдачи… Это для следствия важно?

– Чрезвычайно важно.

– Тогда я обязана сообщить – с «Инфантой» было иначе…

– Слушаю.

– Понимаете, напросилась я на эту практику, деньги были позарез нужны. Но Веласкес оказался мне абсолютно не по зубам. Никак не давалось лицо, платье… И как-то так вышло, что Антон Владимирович начал мне помогать… В сущности, копия скорей его, чем моя.

– А кто такой Антон Владимирович?

– Наш руководитель практики. Цветков.

* * *

Если бы девушка смолчала, нашлись бы и другие выходы на Цветкова.

Назад Дальше