Подпасок с огурцом - Лаврова Ольга 15 стр.

Но этот оказался кратчайшим. Через несколько дней следователь уже располагал достаточным, как он считал, матери­алом для допроса.

И вот Цветков на Петровке. Но, против ожидания, довольно хладнокровно сдерживает натиск Зыкова и не дает ему набрать темп.

– Я не стремился руководить практикой, – не спеша объясня­ет Цветков. – Меня уговорили, потому что от училища некому было поехать.

– Вы собственной рукой вносили поправки в работы студен­тов?

– В подобных случаях это не принято.

– Значит, не вносили?

– Студенты должны выполнять курсовые самостоятельно.

– Меня интересует, как обстояло дело в данном случае.

– Вероятно, на секунду-две я брался за кисть, в минимальных пределах.

– Вам известно, что украденные картины были заменены копиями, сделанными под вашим руководством?

– Я слышал, что существует такое мнение.

– Вы его разделяете?

Цветков задумывается.

– Нет… Это маловероятно – копии были все-таки ученичес­кие.

– В чем конкретно заключалась ваша деятельность в музее?

– Я давал ребятам пояснения, советы и прочие цэ у.

– Ваши отношения с директором Пчелкиным?

– С Пчелкиным? Да так, шапочное знакомство. Раза три покурили, поболтали.

– О чем?

– Что называется, о погоде.

– По утверждению Пчелкина, вы интересовались книгой «Искусство Фаберже».

Снова Цветков выдерживает паузу.

– Да-да, припоминаю, он хвастался.

– И даже хотели ее купить.

– Разве он продавал?

– Я выясняю ваши намерения.

– Не исключено, что я произнес какие-то слова, чтобы ему польстить и доставить удовольствие.

– Кому вы рассказывали о наличии у Пчелкина такой книги?

– Затрудняюсь, чуть не год прошел.

– Девять с половиной месяцев… Я очень утомил вас своими расспросами?

– Ну я понимаю – служба. Если, на ваш взгляд, я способен что-либо прояснить, – пожалуйста.

– Думаю, способны, но, к сожалению, память у вас слаба, товарищ Цветков. Даже забыли, как снимали копию с «Инфан­ты» Веласкеса.

– Ай-яй-яй! Проболталась, негодница! То-то я чувствую, вы имеете некий камешек за пазухой. Поделом мне, греховоднику. – Тон у Цветкова шутливо-благодушный, и никаких признаков смущения в лице.

– Чем объясняется, что наиболее ценную картину из восьми, заказанных мифическим трестом, взялись писать вы сами?

– Разве суть в картине! Суть в девушке. Вы же ее видели – синеглазую глупышку. Ах, студенточка, студенточка! Эта расцве­тающая юность, застенчивость… Надеюсь, поймете меня как мужчина мужчину.

Масленый взор Цветкова смущает молодого следователя, и один из «козырных» моментов допроса пропадает зря. Вместо того чтобы подчеркнуть и зафиксировать, что «греховодник» уличен во лжи, Зыков перескакивает к следующему пункту:

– Говорят, вы участвовали в передаче копий заказчику.

– Я?! – вздрагивает Цветков. – Это кто же говорит?

– Вахтерша училища.

– Глуха, бестолкова и вечно порет чушь.

– Вахтерша видела, как вы разговаривали с шофером, который выносил картины. И потом вместе с ним уехали.

– Вранье. Я слышал, шофера присылали под вечер, так что и его-то мало кто видел. А тетка Настасья сумела углядеть меня. Так-таки прямо и заявляет, что видела?

– Нет, – неохотно признается Зыков, – нетвердо. Говорит, «кажется».

Цветков облегченно смеется.

– Если б это было твердо, а не «кажется», я бы здесь у вас давно сидел. И не в качестве свидетеля.

– Еще ничего не потеряно, товарищ Цветков, можно наверс­тать. Чем вы объясните, что во время руководства практикой не жили в гостинице, хотя для вас бронировалось место?

– Если б такой вопрос задала жена, пришлось бы врать и выкручиваться. Вам отвечу честно – предпочитаю ночевать не один.

– У кого вы останавливались? Кстати, и в прежние приезды, до практики – тоже?

– Не отвечу, так как замешана женщина.

– Ваши отношения с женщинами следствие не интересуют, товарищ Цветков. Вы жили на квартире рабочего той самой котельной, где были сложены картины после кражи!

– Вас совсем не интересуют женщины? – нагло изумляется Цветков. – От души сочувствую.

– Оставьте, пожалуйста, подобный тон, – внутренне кипятит­ся Зыков. – Что общего у художника с пропойцей-кочегаром, ранее судимым за разбой? Посчитать это за простое совпадение весьма трудно.

– Разумеется, между нами ничего общего. Но его сестра… Да, я художник, и, что касается женских прелестей… в противополож­ность вам, дорогой товарищ следователь, я не в силах себе отка­зать. Вообразите – этакая кустодиевская красота, огненный темперамент, линии тела, как у…

– Товарищ Цветков, я жду ответа на конкретные вопросы!

Но Цветков отлично нащупал «слабинку» Зыкова: тебя коро­бят фривольные темы? Ну, держись!

– Нет, позвольте уж договорить, вы же допытывались! Я писал Марусю. Естественно, обнаженную. Модель, от которой у самого Рубенса потекли бы слюнки! В косом солнечном свете, когда все так выпукло и рельефно, когда округлости и изгибы трепещут… Не понимаю, право, что вас вгоняет в краску, мы же взрослые люди… Словом, Маруся великолепна. В любое время дня и осо­бенно ночи. А кто ее брат – кочегар, самовар, хоть сивый мерин – мне безразлично!

– Я запишу ваши показания, – пасует Зыков. – Все существен­ное будет проверено.

* * *

У себя в кабинете Томин разговаривает по внутреннему теле­фону:

– Что?.. Пусть позвонит мне ночью в гостиницу. Он смотрит на часы и включает электрический чайник. Звонит другой аппарат – междугородный вызов.

– Да… Олег? Привет. Слушаю… Ясно. Ясно… Как и следовало ожидать… Но Цветков был в городе в день кражи?.. Постарайся, братец, постарайся. Кстати, следи, не появится ли он снова. И еще один вопрос: сестра кочегара, ее отношения с Цветковым.

Входит всегдашний помощник Томина – Аркадий.

– Саша, тобой интересовались в гостинице.

– Да ну?!

– Сегодня у дежурной справлялись. А у коридорного на этаже выясняли, живет ли рядом «юридический чин».

– Значит, сработал боборыкинский четверг. У кого-то там, стало быть, рыло в пуху! Передай спасибо Петру Сергеичу.

Томин отыскивает в записной книжке номер и звонит по городскому телефону.

– Добрый день, Сергей Рудольфыч. Извините, как всегда спеш­ка, а вы сегодня работаете… По поводу книги вестей нет?.. Та-ак. И давно?.. У-у, отпадает. Я ищу ту, что появилась недавно… Да, у Боборыкиных есть, слышал. А у них когда?.. Вот и я не знаю. Скажите еще, Сергей Рудольфыч, вы видели две вещи Фаберже, их происхождение известно?.. А пресс-папье?.. Через старшего?.. Ах, через Альберта. Это любопытно, может пригодиться. Спаси­бо вам и всего хорошего, отдыхайте.

Томин оборачивается на голос Кибрит. Та вводит приземисто­го мужчину лет шестидесяти.

– Профессор Балиев. Крупнейший специалист по драгоцен­ным металлам и по истории ювелирного дела.

Томин и Балиев знакомятся, обмениваются первыми общими фразами. Кибрит, заслышав свист чайника, достает кофе, откры­вает шкаф и восхищенно ахает:

– Откуда у тебя такая посуда?

– Это, Зинаида, не посуда. Это поповский фарфор. Я его выиграл в бильярд при исполнении.

– Шу-урик!

– Не было выхода.

Томин юмористически рассказывает о ситуации, в которую попал. Он обязан был выиграть – иначе плати деньги. А где взять инспектору три тысячи?

Гости смеются.

– Я просто не умею так играть, как я эту партию сыграл!.. Подал начальству рапорт – не знаю, что с этим выигрышем решат. Пока попользуемся.

Кибрит с удовольствием расставляет красивые чашки и завари­вает кофе.

– Геннадий Осипович, я в пожарном порядке должен быть подкован по теме «Фаберже».