– Я буду ее сопровождать.
– Отлично. А я буду сопровождать вас. Отправимся в среду утренним поездом.
* * *
Помимо директора визит Томина в город взбудоражил и еще кое-кого. Поздним вечером из вокзальной будки междугородного телефона-автомата звонит грубоватый дюжий мужик, слишком физически здоровый и флегматичный, чтобы всерьез тревожиться, пока петух не клюнет.
– Извиняйте, что разбудил, – гудит он в трубку. – У нас тут легкий шухер в музее… Нет, я с вокзала звоню, по московскому автомату… Один момент. – Опускает монету. – Столичный майор приехал, Пчелкина тянет… Да уж он вещички складывает… Картину какую-то опечатали, сказали с собой возьмут. Момент… – В прорезь отправляется следующая монета. – Ни-ни, я ничего не шебаршусь, я помалкиваю… И в котельной у меня был, глядел… Ага, понял. Все будет оки-доки… Маруська привет и поцелуй передает. Соскучилась, говорит. Ладно… Ладно, буду телефонировать.
* * *
В кабинет начальника следственного отдела Скопина входит Знаменский.
– Сообщение Томина прочли? – спрашивает Скопин.
– Прочел, Вадим Александрович.
– Садитесь. Есть указание прокурора возобновить дело о краже из музея. Что я вам и предлагаю.
Он передает Знаменскому тоненькую папку, почти пустую еще.
– Если выйдет, может выйти любопытно, – улыбается Пал Палыч.
– Почему «если»? Смущает непривычность материала?
– Немножко, товарищ полковник. Хочется хотя бы дождаться возвращения Томина.
– Не имеет смысла. Вы упустите несколько дней.
Знаменский перелистывает документы в папке.
– Найдите квитанцию комиссионного магазина. Нашли? Ваши соображения?
Пал Палыч молчит минуту, прикидывает.
– Выяснить, кто сдал в магазин «Подпаска». Если удастся – кто его купил. Попробовать установить, пряталась под ним уже тогда другая вещь или «Подпаска» приобрели ради образца, чтобы скопировать поверх главной картины и иметь товарный чек для таможни. Такой пока круг вопросов, Вадим Александрович
– Для начала вам в этом кругу работы достаточно.
* * *
Чего только нет в комиссионном магазине по продаже картин и художественных изделий! Даже облупленные прабабушкины безделушки, недавно считавшиеся отжившим старьем, вошли нынче в моду и в цену. А уж о подлинно антикварных вещах и толковать нечего!
Настоящих покупателей в просторном помещении немного: в основном люди смотрят. Иные любуются, иные недоумевают.
– А собачка-то! Девятьсот пятьдесят рублей! За что такие деньги дерут? – восклицает мужчина, приостановившийся возле отлитой в металле фигуры собаки. Он оглядывается в поисках поддержки.
– Но это же литье семнадцатого века, – с чувством превосходства отзывается какая-то женщина.
– Ну и что ж, что литье? Не золото ведь!
– Каслинское, гражданин. Прочтите, – она указывает на ярлык, который повешен на собачьей шее.
Мужчина читает вслух:
– «Вывозу за рубеж не подлежит». Надо же! Я бы и десятки не дал.
Оглядывая картины, скульптуры, прилавки с посудой и старинной утварью, по залу медленно проходит Знаменский. Любопытно. И по-человечески любопытно и профессионально: на одной из этих стен две недели назад висел таинственный «Подпасок»…
На свои вопросы Знаменский ищет ответа у работника магазина – бодрого старичка по фамилии Розанов. Быстрыми, натренированными пальцами Розанов листает квитанции.
– Помню такую картину, помню… Сам принимал на комиссию… Ага, вот! – Он передает найденную квитанцию Знаменскому. – Чтобы вам было яснее: эта графа – наименование, ниже – размеры, фамилия владельца, дата приема, продажная цена, здесь – моя подпись. Розанов.
– А что за пометка «н/х»?
– Неизвестный художник. Картина висела у нас всего два дня. Очень удачно для подобной вещицы.
– Не расскажете, что там было изображено?
– Да этакий среднерусский набор: лужок, березы, коровы. В центре мальчик на пеньке сидит.
– А как он одет?
– Холщовая рубашечка навыпуск. За поясом кнутовище.
– Босой?
– Вроде бы в лапотках.
– Увидев картину снова, вы сумеете определить, та же она или ее копия?
Старичок по-птичьи склоняет голову набок:
– А в чем, собственно, дело? Если бы я понял, что именно вас волнует, я бы скорей сумел помочь, – усмехается он. – Вы… не трудитесь формулировать отвлекающие вопросы. С картин этого пошиба копий никто не пишет.
– Но меня именно и волнует, распознали бы вы копию? Если кому-нибудь взбрело на ум ее сделать.
– Тогда вынужден сказать «нет». Досконально я полотно не изучал.
– Однако вы установили время создания картины, назначили цену.
Розанов настраивается на серьезный лад:
– Цену я назначил, исходя из общепринятых критериев, а также из размеров и рамы. А время установил не я. Картина прошла атрибуцию. Сейчас объясню, – предупреждает он вопрос собеседника. – Когда произведение искусства желают продать, то часто предлагают сначала какому-нибудь музею. Там смотрят и определяют принадлежность данному мастеру или, менее точно, данной школе, данному веку. Все это официально сообщают владельцу. Но стоимость музей называет, только если решает взять.
– И у «Подпаска» было свидетельство об атрибуции?
– Да, причем подписанное Боборыкиной. А раз Боборыкина поставила начало двадцатого века, то и я автоматически ставлю начало века. Музу Анатольевну на мякине не проведешь.
Так… Больше от старичка, пожалуй, ничего не добьешься.
– Продавец магазина мог запомнить, кто купил «Подпаска»? – спрашивает Знаменский после паузы.
– А это и я вам скажу. Какой-то иностранец польстился, из западных.
* * *
Для Боборыкиной приглашение на Петровку – необычный и интригующий эпизод. Все интересы ее связаны с миром искусства и с людьми, в этом мире пребывающими: музейными работниками, коллекционерами, художниками, критиками. Даже имя «Муза» не случайно – так нарек дочь Боборыкин, крупный собиратель картин и всяких художественных ценностей.
Знаменский в двух словах объяснил ей предстоящую задачу и снял покрывало с «Подпаска». Уголок с подписью Веласкеса скрыт бумажкой, прикрепленной к раме. Муза взглядывает и разочарованно отворачивается.
– Ах, эта… Да, проходила атрибуцию месяца полтора назад. Кипчак предлагал. Я ожидала чего-нибудь интересного.
– В некотором роде вещь не лишена занимательности, Муза Анатольевна.
Та снисходительно улыбается.
– Разве что название с юморком. Да и то, между прочим, я придумала.
– А прежде картина была безымянной?
– Практически да. Кипчак советовался, что, мол, лучше для продажи: «Полдень» или там «Сельский пейзаж». Я и говорю: а пускай себе будет «Подпасок с огурцом», хоть не так пресно… И какими путями его сюда занесло?
– Случайно, Муза Анатольевна. Но, будьте добры, уделите внимание своему крестнику. Он совсем тот же, что полтора месяца назад? Не изменился в лице? Может быть, потолстел, похудел? Растерял часть коров?
Муза вновь окидывает «Подпаска» небрежным взором, потом, чем-то удивленная, начинает присматриваться пристально.
– Знаете, печатают такие картинки-загадки «Найдите десять различий», – говорит Знаменский.
Муза отрывается от «Подпаска».
– Самое смешное, что это вообще другая картина! – недоумевающе произносит она. – Та была, конечно, посредственность, но добротная. А эта… что-то сляпано наскоро… как говорит мой муж, «лимпопо». То есть дрянь и подделка.
– Лимпопо? – Словечко из детства вызывает у Пал Палыча улыбку. – Вы не сформулируете это как-нибудь иначе, а? Чтобы было убедительно для меня и для протокола.