– А возьмите у Кипчака картину и сравните. Сами найдете десять различий.
– Нет сейчас Кипчака, Муза Анатольевна, – отдыхает в санатории. И картины нет. Была продана через комиссионный магазин и вряд ли вынырнет. Надежда пока на вас…
– Ну хорошо, я объясню попроще, чтобы вы уловили суть, а тогда решайте, как изложить юридически…
Муза окунается в свою стихию, лицо ее становится выразительней, молодеет, – теперь ей и не дашь ее сорока.
– Во-первых, фигура мальчика смещена влево. Там она центрировала всю композицию, а тут выпирает куда-то вбок. Поза тоже иная – он сидел посвободнее. Пенек был пониже, что ли… Коров я не считала, да дело и не в поголовье скота, главное – настроение. Там художник что видел, то и писал в простоте душевной. Пусть ремесленно писал, сентиментально, но честно. И мальчика он любил, понимаете? И над березками умилялся. А посмотрите сюда – вам этот парень симпатичен?
– Не шибко.
– И мне нет. Нагловатый паренек. И что автор хотел?..
Она вдруг подходит к картине и, не дотрагиваясь до полотна, заслоняет фигуру подпаска ладонью. Смотрит, что получилось, убирает ладонь, снова закрывает фигуру, оставляя один пейзаж.
– Чудеса, да и только! Разваливается на части… Краски по-разному сбалансированы. И переходы в цвете… – Муза обращается к Знаменскому. – Знаете, а ведь это сделано в две руки!
– То есть двумя художниками?
– Ну да! Один сработал фигуру, второй – все прочее. Нет даже одного светового решения. Глядите: на пастуха свет падает из правого верхнего угла. А весь фон сзади освещен равномерно, будто на витрине. Увидели?
– Пожалуй, увидел…
– А еще в хорошую раму оправили! Чудаки. Так и не скажете, откуда у вас это диво?
– Скажу, потому что рассчитываю на вас и дальше… И потому что вы внушаете доверие… Картина поступила к нам из таможни.
– А-а!.. Тогда фокус ясен! И кто записан?
Знаменский отгибает листок, имитировавший ведомственный «инвентарный номер». У Музы захватывает дыхание.
– Веласкес?! Неужели настоящий Веласкес?!
– Говорят, настоящий. – Он вынимает из черного пакета рентгеновские снимки. – Вот: «Инфанта с яблоком».
Муза в возбуждении разглядывает снимок. Ей даже на месте не стоится.
– Если настоящая, ей цены нет! Просто цены нет!.. Вот саранча зарубежная, а? Их только допусти, все растащут! Счастье, что картину задержали, я бы орден дала. Полотна Веласкеса у нас наперечет, а его, извольте радоваться, продают на вывоз! Позор тому коллекционеру, кто бы он ни был!
Искреннее негодование женщины облегчает Знаменскому следующий шаг.
– А что за личность Кипчак? Он пошел бы на участие в подобной афере?
– Я с Кипчаком мало сталкивалась. Не уверена. Папу спрошу.
– Он тоже коллекционер?
Муза шокирована:
– Папа не «тоже». Он Коллекционер с большой буквы. Вот Кипчак и многие прочие – те «тоже».
– Прошу прощения, не знаком я со средой коллекционеров. Просветите немножко, Муза Анатольевна, – просит Знаменский.
– Коллекционеры… – задумчиво и любовно произносит Муза, садясь и складывая на коленях руки. – Среда сложная, пестрая. Разный возраст, разный калибр, разный уровень, свои обычаи, словечки, фольклор… Естественно, на первом месте – любовь к искусству. Но есть кое-что от игры, от охоты, от торговли. Азарт, страсти, вечная погоня за журавлем в небе… Нет, – качает она головой, – душу собирателя нельзя постигнуть, пока сам не станешь собирателем!
– Не успею, Муза Анатольевна. Дело велено раскрывать срочно. И, наверно, коллекционеры могли бы помочь. Но для этого нужен контакт с людьми, а для контакта – понимание психологии.
– О, если коллекционеры захотят, они вам что угодно из-под земли выроют… – подтверждает Муза. – Извините, забыла имя-отчество.
– Пал Палыч.
– Вы чем-нибудь помимо криминалистики увлекаетесь, Пал Палыч?
– Пса держу. Фехтую.
– Все?
– Бывает, ужу рыбу. В редкие свободные дни.
– Ага, это ближе. Вы насаживаете маленького червяка и мечтаете поймать рыбу, да? Жирную, глупую, вкусную, верно?
– Мечтаю, Муза Анатольевна, – смеется Знаменский.
– Вот и коллекционер ждет, что на его червяка клюнет крупная рыба. Не только ждет – жаждет! Бегает как угорелый, рыщет, выменивает шило на мыло. Иногда месяцами не ест, не пьет, последнюю рубашку с плеч долой. А то и украсть готов. Да-да! И, знаете, Пал Палыч, это простительно. Потому что тут истинная страсть, неутолимый голод! Это вы должны обязательно усвоить, иначе контакта не получится. Серьезный собиратель требует уважения. И он его заслуживает. Конечно, если с ханжеской точки зрения, то можно говорить, что, мол, и спекуляция бывает, и надувательство! Но тогда ваш червяк, на удочке – тоже кошмарное надувательство!
– Верно… пристыдили, Муза Анатольевна. Обещаю уважать коллекционеров. Их много?
– С каждым днем все больше, – удовлетворенно сообщает Муза. – Это так сейчас размахнулось! У нас, музейных работников, никогда бы руки не дошли отыскать и реставрировать массу вещей. А коллекционеры их спасают. Даже, случается, открывают новые имена. Словом, на сегодняшний день частные собрания – это огромный художественный фонд. Из него выходят самостоятельные выставки, очень порой интересные. По полгода кочуют из города в город и приносят прибыль. Коллекционеры, Пал Палыч, необходимы.
– А кто они чаще по профессии?
– Да кто угодно. Ветеринар, счетовод и рядом – академик, который на собирательстве отдыхает душой. Замечательные есть люди, им многое можно простить… Однако если Веласкеса сбывают за границу, тут уж преступление, тут я компромиссов не признаю!
Поговорили не без пользы. Но сильно ли это продвинет расследование, когда уляжется в скучные строчки официального протокола?
– Коллекционеры, вероятно, близки и с кругом художников? – помолчав, спрашивает Знаменский.
– Кто как. У нас, например, многие бывают.
– Муза Анатольевна, эта картинка – чье это производство? Не поддается определению?
– Да ведь собственной манеры нет, стряпня по чужим мотивам. Я художника не вижу… Ищите прохвоста и циника – не ошибетесь.
– Догадываюсь. Идя по стопам Шерлока Холмса, я бы даже предположил у автора больную печень: он желчный малый. Совместите «Инфанту» с «Подпаском» – по-моему, пахнет карикатурой.
Муза берет рентгеновский снимок и, отведя руку, как бы проецирует его на фигуру подпаска.
– Вы правы, пародия. Ты, мол, сидишь такая вся чопорная, такая вся в кружевах, а я поверх тебя намалюю чумазого деревенщину. Ты, оттопырив пальчик, держишь яблоко – пускай он жует огурец. Так и просвечивает характер автора: завистливая бездарность. Самому не дано, так он рад обхамить гения. Ишь, хихикает над Веласкесом!.. Думаю, в нашем окружении его нет. Но я непременно посоветуюсь с папой! Если что-то узнаю, я вам позвоню.
* * *
Квартира Боборыкиных в старом доме с высокими потолками – не человеческое жилье, а дом-музей, где тесно от картин, статуэток, горок с фарфором и хрусталем и прочего антиквариата.
Боборыкин, Муза и ее муж Альберт завершают семейную трапезу, в которой главное место занимает богатая сервировка. Боготворимый Музой папа – человек в возрасте, но свеж, бодр и с властностью в повадке. Облик его производит впечатление солидности и некой округлости – не за счет легкой полноты, но из-за манеры держаться: плавные, округлые жесты, закругленные фразы, сглаженность в выражении эмоций и довольство собой.
Муж Музы – Альберт – полная противоположность тестю. Худой, угловатый, несдержанный, неспокойный.