Дальнейший их разговор протекает с перерывами, попеременно то с глазу на глаз, то при покупателях, которые сменяют друг друга у прилавка. Соответственно меняется тон и содержание разговора.
– Вы для себя или… как обычно?
– Как обычно. Показывайте мне подряд, что подороже.
Со стороны все вполне естественно: Саша с юга приобщается к искусству.
– Вот, пожалуйста, весьма интерьерная вещь. Сейчас в моде.
– Спасибо… Давно вы здесь?
– Больше года, Александр Николаевич.
– А какими судьбами?
– Целая одиссея… Для подарка мужчине советую пепельницу. Есть фарфоровые, бронзовые, это резьба по мыльному камню – Китай… Пал Палыч здоров?
– В норме. Будет рад услышать о вас добрые вести.
– Александр Николаевич… – нерешительно бормочет Ковальский, – как-нибудь не выкроите для меня часок?
– Позвоните… Попрошу вон ту вазу поближе.
Ваза «дворцового» ранга. «Жучок», до сих пор маячивший в отдалении, не выдерживает, подбирается к Томину, трогает за локоть.
– Слышь, пойдем на пару слов. – Он отводит Томина от прилавка. – Слышь, друг, на кой тебе эта мура, на кой?! Хочешь красный «Жигуль»?
Клюнули на Сашу с юга, да только не те, кто требуется…
* * *
В отличие от Знаменского Зыков работает в более прямолинейной манере. Его допросы – это допросы, а не доверительные беседы, как порой у Пал Палыча. Ведет их Зыков стремительно, напористо, без пауз. Последовательность вопросов, как правило, спланирована им заранее, и темп не оставляет допрашиваемому времени на формулирование уклончивых ответов. Приходится отвечать коротко и по существу. И тотчас Зыков, как фигуру в игре, двигает вперед новый вопрос, ни на секунду не выпуская инициативу из рук. Порой это приносит успех, порой нет: Зыкову недостает гибкости и чутья на людей.
Сейчас он взял в оборот Кипчака – того, кто сдал «Подпаска с огурцом» в комиссионку. Причастен ли он сколько-нибудь к афере с Веласкесом?
Кипчак растерян, нервничает:
– Полная неожиданность… Я только-только с аэродрома…
– Мне это известно, товарищ Кипчак. Часто ли вы продаете картины через комиссионный магазин?
– Собственно… один раз всего.
– У вас там знакомый приемщик?
– Н-нет…
– Когда вы сдавали картину, была очередь или никого?
– Очередь.
– Долго ждали?
– Порядочно. Не меньше часу.
– Что принесли другие?
– Помню маленькую акварель Бенуа…
– Проверим, проверим. Сколько дней спустя вы наведались узнать о судьбе картины?
– Я не наведывался, я почти сразу уехал в санаторий.
– В очереди было много знакомых?
– В очереди? Нет. Случайные люди.
– А санаторий, где вы отдыхали, лечебного типа?
– Да… у меня язва.
– Сочувствую. Кстати, вспомните имя-отчество приемщика.
– Но… я понятия не имею.
– Однако договоренность о приеме «Подпаска» существовала?
Вопросы так и сыплются: невинный оправдается, виновный запутается.
– То есть, загодя?.. Нет.
– Почему же вы были уверены, что его возьмут?
– Я не был уверен.
– Предложенная цена – шестьсот рублей – вас устроила?
– Даже сверх ожидания. Вещь плохонькая.
– С кем из сотрудников магазина вы раньше общались?
– Лично ни с кем.
– Если не лично, то, возможно, через посредника?
– Нет-нет.
– А после продажи?
– Да нет же! Вы будто нарочно сбиваете меня с толку…
– Следовательно, товарищ Кипчак, не имея ни предварительной договоренности, ни какого-либо опыта реализации картин через комиссионный магазин, вы отправляетесь туда в разгар своего рабочего дня. И битый час стоите в очереди, даже без твердой надежды на успех, потому что вещь «плохонькая». Так?
Кипчак беспомощно моргает светлыми ресницами:
– Ну… в принципе так.
– Очень хорошо, – подытоживает Зыков первый этап допроса.
– Почему возникла острая необходимость продать «Подпаска»?
– Разве я сказал «острая необходимость»? Он просто не подходил мне.
– Сколько у вас сейчас картин?
– Шестьдесят четыре.
– Сколько лет вы занимаетесь коллекционированием?
– Лет двенадцать.
– За это время вы расставались с некоторыми полотнами?
– Естественно. Иначе коллекцию не соберешь.
– Какие еще картины вы продавали в комиссионный?
– Больше никаких. Между прочим, вы уже спрашивали.
– Возможно. – Зыков игнорирует обидные нотки в тоне Кипчака. – Вам не кажется странным, товарищ Кипчак, что, впервые за двенадцать лет обратившись «на авось» к услугам магазина, вы получили неожиданно хорошую цену? И что «Подпасок» был немедленно куплен иностранным туристом?
– Да, немного странно.
– Как вы объясняете, что единственную сданную вами картину, причем «плохонькую», купил человек, пожелавший увезти ее за рубеж?
– Откуда же мне знать! – волнуется Кипчак. – Мой приятель держит пошлый пейзаж за то, что там колодец напоминает ему родную деревню.
– Кому вы показывали пастушка до продажи?
– Да все видели, кто ко мне ходит.
– Уточняю вопрос: кому вы показывали картину, сообщая, что собираетесь сдать ее в комиссионный магазин?.. Жду ответа.
– Я пытаюсь припомнить… Нет, никому.
– Отчего же вы скрывали свое намерение?
– Скрывал?!
– Товарищ Кипчак, двенадцать лет вы реализовывали картины через друзей-приятелей и, по-видимому, они всегда были в курсе, что именно вы готовы продать. Но вдруг вы решили прибегнуть к помощи магазина. И никому об этом не заикнулись, ни с кем не посоветовались. Это ваши собственные слова, я ничего не присочинил.
– Да, но впечатление, будто я в чем-то повинен… – Кипчак оскорбленно вздергивает подбородок.
– Помилуйте, задача следствия – тщательно выяснить обстоятельства дела. Чем я и занимаюсь строго в рамках закона. Так почему вы скрывали намерение сдать «Подпаска» на комиссию?
– Как хотите, пусть скрывал… хоть я не скрывал, а получилось само собой. В нашем кругу он ровно никого не интересует. Что толку было разговаривать?
– Зачем же вы приобретали неинтересную вещь? Кстати, за сколько?
– Я не приобретал. Получил при обмене стенка на стенку.
– Не понял.
– Ну… ну это, когда говорят: давай махнемся – все, что у тебя висит на этой стене, на все, что у меня на той. Стенка на стенку.
– Цель подобного обмена? Попрошу подробно и вразумительно.
– Пожалуйста. – Кипчак обрадован возможностью поговорить наконец по-человечески. – Видите ли, каждое квалифицированное собрание отражает некий принцип. Даже развесить картины нельзя тяп-ляп. Должна рождаться гамма в цветовом сочетании, определенное взаимодействие полотен. Я, например, стараюсь найти в стене центр тяжести для глаз, от которого уже пойдет движение к периферии. Ну, словом, тут разные соображения, годами бьешься. И вот иногда наступает момент, когда все выстроено, и кончено – ни убавить, ни прибавить. То есть прибавить можно бы, но квартира не резиновая. Получается, надо остановиться. Для коллекционера немыслимо! Тогда разом идешь на большой обмен и опять при деле: выстраиваешь заново. Но некоторые полотна начисто выпадают, как, например…
– Ясно, достаточно. С кем и когда вы произвели обмен «стенка на стенку»?
– С Васей Кротовым из нашего же НИИ. Три месяца назад.
Зыков встает и поворачивает к Кипчаку «Подпаска», стоявшего до тех пор лицом к стене.
Кипчак, не заметив поначалу разницы, смотрит на Зыкова, ожидая новых вопросов. Затем физиономия его приобретает недоумевающее выражение.
– Позвольте… Это что же такое?..
* * *
Нарядное, полуцерковного типа здание Центральных реставрационных мастерских уже издали манит стариной. Сюда входят Зыков и Пчелкин – директор краеведческого музея.