И, между прочим, на ваших глазах. Да-да, на глазах! Точную копию по памяти не напишешь, надо сидеть в музее. Вспоминайте, кто сидел.
– Я постараюсь вспомнить… Надо собраться с мыслями… сейчас не могу…
– Вы не фиксируете, кто допускается в зал для копирования? – изумляется Зыков.
– Нет, у нас не принято…
– Мне придется писать целую поэму в Министерство культуры.
– В Министерство культуры… – эхом вторит Пчелкин. – И вы напишете, что во всем виноват я!
– Я изложу факты.
– Послушайте, я ведь уже и так пострадал! У меня лично тоже украли, я только не говорил. Замшевый пиджак был в кабинете. Блок сигарет «ВТ». Журнал иностранный, один турист мне оставил. Совершенно потрясный… для мужчин, понимаете? И еще несколько книг.
Зыков немедленно берет на вооружение новую информацию.
– Пиджак? Размер, цвет, особые приметы?
– Пятидесятый, коричневый, прорезные карманы. Болгарский. Почти не ношеный.
– Книги какие?
Зыков спрашивает и одновременно быстро записывает:
– Каталоги живописи. И одна очень дорогая: «Искусство Фаберже». Редчайшая книга!
– Год выпуска, формат?
– Лондонское издание семьдесят второго года. На английском языке. Мелованная бумага, шикарные иллюстрации. Роскошная книга.
– Как она к вам попала?
– Наш местный художник подарил, Шапошников. Привез из поездки.
– Проверим, проверим. А теперь последний на сегодня вопрос. Картины, переданные музею Талановым, находились все вместе?
– В одном зале.
– И висели подряд?
– Да, под общей табличкой. Две стены целиком.
– Их расположение было неизменно?
– В общем, да.
– Что значит «в общем»?
– Ну, однажды я кое-что перевесил…
– Перевесили? – настораживается Зыков. – Что именно и куда?
– Врубеля и Венецианова поднял повыше, – устало отвечает Пчелкин, – а двух испанцев загнал вниз. Просто поменял местами в экспозиции.
– В чьем присутствии перевешивались картины?
– Антипыч помогал, сторож, и еще кто-то был… Какая разница?..
– Большая разница, товарищ Пчелкин. Это может стать единственным свидетельством в вашу пользу.
– Не понимаю.
– Понимать не обязательно. Но постарайтесь точно вспомнить, когда вы перевешивали испанцев?
* * *
Первый, кому Зыков сообщает о результатах допроса, это Томин.
– Значит, две из восьми картин не поменяли? – задумчиво произносит тот.
– Меня это уже навело на размышления, Александр Николаевич. Надо отдать должное ворам: кража спланирована и выполнена отлично. И вдруг – глупая неувязка. Вывод я сделал такой: непосредственно в музее орудовал кто-то некомпетентный. Он имел инструкцию брать определенные картины в соответствии с их расположением. Но что-то он напутал. И вот вам ответ на загадку: по инициативе Пчелкина за пять дней до кражи две картины были перевешены!
– Минутку, у меня фотографии, – Томин достает два фотоснимка. – Собрание Таланова – две стены. Что куда перевесили?
– Насколько я понял, эти – вот сюда, а эти – на их место.
– То есть, испанцев взяли по ошибке, считая за Венецианова и Врубеля?
– Вы уже наизусть помните, Александр Николаевич!
– Куда деваться.
– Да, безусловно, по ошибке. А в котельной начали разбираться – копии-то испанцев не заготовлены. Ну и оставили.
– Логично. Но тогда, боюсь, пан директор нас ни на кого не выведет. Соучастник не стал бы подкладывать друзьям свинью… Мне нужен список вещей – что у него там стащили.
Томин просматривает листок, протянутый Зыковым, и насмешливо качает головой:
– Ну судьбу журнала для мужчин проследить не берусь…
Появился повод снова наведаться в город, где полгода назад был ограблен музей. Томин инструктирует и напутствует молодого сотрудника угрозыска Олега. Тот оглашает по списку перечень заданий.
– Первое.
Замшевый пиджак: узнать, был ли, есть ли, куда делся. Второе. Художник Шапошников: дарил ли директору книгу и по какому случаю. Третье. Дневной сторож: правда ли, что Пчелкин добился второй ставки. Четвертое. Кто копировал картины в музее из местных и из приезжих. Пятое. Два испанца: когда и кем перевешены.
– И еще: люди, которые имеют отношение к котельной, – добавляет Томин. – В чужом городе найти рядышком такой укромный тайничок – это задача. Без местных трудно.
Олег вносит в список шестой пункт.
* * *
Утро в квартире Боборыкиных. Альберт завтракает в домашнем халате с кистями. Муза уже перехватила что-то наспех и собирается уходить.
– Вернется папа из поликлиники – заставь полежать.
– Угу, – мычит Альберт.
– Да, знаешь какой сервиз ты притащил в пятницу?
– Знаю-знаю, элементарный Попов. Могу я иногда для развлечения купить Попова?
– Самое смешное, что это не Попов. Да будет тебе известно, что в кайзеровской Германии работала фабрика, которая занималась исключительно подделкой поповского фарфора.
Альберт уязвлен.
– И мне… мне! Всучили лимпопо?! Позор.
– Ну-ну, не расстраивайся. Где тебе было отличить. Ой, убегаю, – она торопливо уходит.
– Лобзаю тебя! – кидает вслед Альберт и, дождавшись, пока за Музой хлопнет дверь, звонит по телефону: – Алло, Ким? Мне нужен каталог… Да, сейчас. Клиентка придет… Ничего ей неизвестно, сырой материал, ее еще надо обольщать… Давай не ори. А-а, так бы и сказал. И не проспался еще?.. Ну шут с ней, подождет, принесешь в четверг. Лобзаю тебя.
Альберт убирает остатки завтрака, переодевается и причесывается, напевая свое «ля-ля! ля-ля!»
И вот является гостья – расфранченная дама лет тридцати пяти по фамилии Руднева.
– Если не ошибаюсь, Альбина Петровна?
– Да, Альберт Иваныч, по рекомендации Додика. Ах, в ваш музей даже боязно входить. Не знаешь, куда смотреть… – внезапно она делает охотничью стойку: – Какой дивный торшер!
– Стиль вампир, – это и шутка, и зондаж: каков уровень?
– А картин, картин… – млеет гостья, не отреагировав на «стиль вампир». – Живого места нет. Додик говорит – оклеить стены сторублевыми бумажками, вышло бы дешевле.
– Значительно.
– Сколько же на это потрачено денег!
– Дорогая моя, имея дело с произведениями искусства, вы не тратите деньги, вы их вкладываете. Самое выгодное помещение капитала. Вот, к слову, взгляните: «Голубые фламинго», Матисс. Слышали такое имя?
– Мм… приблизительно.
– Очень известный художник. Когда я в начале пятидесятых приехал в Москву, то забрел однажды в антикварный на старом Арбате. Эти птички висели там на продаже и, как сейчас помню, стоили пятьсот рублей. Тогдашних, дореформенных. Теперь им цена минимум десять тысяч. Нынешних.
– О-о… – Руднева таращится на «Фламинго». – Фантастика! И вы предугадали?
– Приобрел их, к сожалению, не я – мой будущий тесть.
– Во всем мире все удивительно дорожает.
– А знаете, почему? Наша Вселенная бесконечно расширяется.
– В каком смысле?
– В самом буквальном, дорогая моя. Непрерывно расширяется, расширяется и расширяется.
– Перестаньте, – хихикает Руднева.
– Научно доказанный факт: Вселенная расширяется, а старых вещей не становится больше. Вот и дорожают. (Дура ты стоеросовая.)
– Вы шутник.
– Слегка, дорогая, слегка. Так чем могу служить?
– Додик называл мне мастера, такая французская фамилия… да, Фабержье!
– Фаберже, – поправляет Альберт. – Но Фаберже – это серьезно.
– Я знаю. Мне нужна хорошая подарочная вещь, Альберт Иванович. Для мужчины.
– Ага… для мужчины…
– Точнее – для мужа.
– Да, это точнее.
– К годовщине нашей свадьбы.
– А по какой он, простите, части? Продукты? Мебель? Автомобили?
– Стройматериалы. И не он, а я.