Все остальное так же.
Пал Палыч выписал паспортные данные. Вот он – «не травоядный». Идеал интересного человека для Афони. Крутой мужик. Владеет собой. Похоже, с уголовным прошлым. Очень незаурядное лицо, волевое и… вертится словечко… ага, сардоническое. Несколько старомодно, но соответствует.
– С какой целью подделан паспорт?
– Простите, ваше имя-отчество?
Переводим беседу на доверительные рельсы? Пожалуйста.
– Павел Павлович.
– Так вот, Павел Павлович, все по-житейски просто. Был я, грешным делом, судим. Отсидел, вышел, решил начать новую жизнь. Не хотелось, знаете, чтобы кто-то косился, поминал прежнее. Зачем мне хвосты на старости лет?
– На какие средства существуете?
– Наследство получил, и довольно порядочное. От сестры. Пока хватает.
– Чья сестра – Михеева или Митяева?
– Моя, Михеева.
– Стало быть, паспорт подделан после получения наследства. Или есть еще один?
– Другого нет.
Вернулся Томин с понятыми, провел их в запроходную комнату, сделал Михееву приглашающий жест. Тот отрицательно качнул головой. Отказывается участвовать. Внесем в протокол.
– Приступайте, – сказал Пал Палыч, радуясь, что Зина с ними: на обыске она клад. Тем более когда неведомо, что искать, и хозяйские вещи перемешаны с вещами жильца. То, что квартиру он снимает, стало известно на лестнице от Никишиных.
– За что судились?
Очень нехотя Михеев выдавил:
– Теперешняя восемьдесят седьмая.
Восемьдесят седьмая?! Вон что! Быстро-быстро начали сцепляться звенышки, замыкаться контакты. Пал Палыч встретился взглядом с Томиным, вошедшим взять михеевский пиджак. Томин слышал и тоже оценил. И оба, как по команде, посмотрели на Игната. Тот не был удивлен – пожалуй, знал про судимость. Но что за восемьдесят седьмая и как она может касаться лично его – этого нет, не знал.
– По делу проходили один?
– Один.
– И давно освободились?
– Полгода.
– Та-ак. Значит, по восемьдесят седьмой статье… Какой был срок?
– Пятнадцать и три ссылки.
Афоня приподнялся на диване, вероятно, огорошенный сроком, Игнат рывком посадил его обратно.
– Фотоувеличитель вносить в протокол? – громко спросил Томин.
Само собой, в протокол он внесет. Просто подкидывал Знаменскому фактик – в связи со статьей.
– Фотоувеличитель хозяйский, – быстро сказал Михеев.
– Недавно им пользовались, – возразила соседняя комната голосом Зины.
– Вот видите, Михеев. Вы упустили хороший случай помолчать. С Серовым отбывали срок вместе?
Михеев не поддался на мелкую «покупку»:
– А кто он такой? Понятия не имею.
– Запишу, хотя не верю. Никишиных давно знаете?
– С детства. Ихнего, естественно. Еще родителей знал. Освободился, чувствую – одиноко как-то. Разыскал, подружились.
– Подружились? – усомнился Пал Палыч.
– Почему нет?
– Что же вас могло связывать? А, Игнат?
Игнат сощурился.
– К вашему сведению, Сергей Филиппович большой знаток живописи. Он мне давал немало советов.
– Какого рода?
– В профессиональных тонкостях вы вряд ли разбираетесь. – Намек на прежнюю иронию пробился в тоне. Ах ты, дурень, какой дурень!
– Зато в советах Михеева я разбираюсь гораздо лучше вашего. Чем вам предстоит заниматься после училища?
– Я… еще не знаю точно.
– Разве распределения не было?
– Я взял свободный диплом.
– Тоже по совету Михеева?
Тот вмешался, опередив Игната:
– Игнат совершеннолетний. И, вообще, какое это имеет значение!
Интересно, на что он надеется? А он, подлец, надеется, даже в глаза рискует смотреть.
Томин принес стопочку бумажек, одна вызвала у Пал Палыча приятнейшее удовлетворение и внешне небрежную реплику:
– Рецепт из той самой поликлиники. Вам не кажется, что это просчет – хранить?
Михеев предпочел «не уловить смысла».
Кражу из регистратуры трудно будет доказать, коли сам не покается. Но шут с ней пока. Приближается главное.
– Расскажите, как вы провели вечер, когда в подъезде Никишиных был ранен человек.
– Если вы назовете число…
– Пятница, десятое.
– Пятница… Насколько понимаю, вопрос касается алиби, – подчеркнул он для ребят («элиби» – произнесли кривившиеся губы). – Пятница… дай бог памяти… пятница…
Афоня бросился на выручку.
– Мы были на матче!
– Правильно, Афоня! Играли «Крылышки» с «Локомотивом». А после матча втроем пошли ужинать в «Эльбрус». Салатик с крабами, филе под соусом, пили сухое.
– Сколько вы там пробыли?
– Часа три, не больше. Афоне же в школу вставать.
Вот на что ставка! Пал Палыч обернулся к братьям, Михеев тоже, и взгляд его умолял, заклинал, требовал. Игнат первым сообразил, чего он хочет: подтверждения фальшивого алиби. Потом сообразил и младший и заерзал на диване, словно стало припекать снизу. Оба в открытую маялись. Афоня пролепетал:
– Действительно… мне вставать…
– Хорошо так посидели, – подхватил Михеев. – С футбола всегда аппетит зверский, как будто сам мяч гонял.
Гнев поднял Пал Палыча из-за стола, бросил между ребятами и Михеевым с его горячечным, нестерпимым взором.
– Игнат! Афанасий! Были вы в пятницу в ресторане?
Афоня вытер мокрый лоб.
– Салат вот помню… и филе… – балансировал он на краю обрыва в ложь и ждал поддержки старшего, ждал от него знака – что дальше?
– Я не спрашиваю, что вы ели, я спрашиваю когда? В пятницу, десятого – да или нет, Игнат?
Глядя на него, Пал Палыч вдруг отчетливо понял, что если тот сейчас соврет, то на этом и упрется, хоть режь. С его характером не так стыдно, что соврешь, – стыдно признаться, что соврал!
– Однозначно, Игнат. Да или нет? Но прежде подумайте! Это не просто ответ – это поступок. Это будет решение!
Игнат сдался то ли Знаменскому, то ли сгущавшемуся вокруг ощущению непоправимой беды.
– Я не уверен… кажется, это было в субботу…
– Не успел трижды пропеть петух! – воскликнул Михеев. – Эх, Игнаша!
Тот съежился.
– Оставим Священное Писание. С вас вполне хватит Уголовного кодекса! – сказал Пал Палыч через плечо, празднуя победу. – Знаете, ребята, за что Серов получил нож в спину? Слушайте. Он увидел вас на стадионе в компании вашего друга. Он, вероятно, хорошо представлял себе, что это за человек. Серов махал вам, но вы не догадались подойти. Тогда он пошел вас предостеречь. Последние его слова были: «Надо предупредить парней насчет одного гада».
– Сергей Филиппович… – одними губами прошептал Игнат.
Михеев яростно ощерился:
– Неужели вы не видите: начальнику нужно раскрыть дело, а кишка тонка! Вдруг удача – подвернулся человек с судимостью! Вали на него, все равно замаранный! Где этот ваш Серов, Чернов, знать его не знаю, давайте очную ставку!
Пал Пальм пережил пронзительный миг печали и радости, сплавленных воедино. Серов умер – убийца пойман. Переждал, пока сердце нашло привычный ритм, и сказал с холодной душой:
– Вашего главного обвинителя нет в живых, и все-таки мы здесь. Безнадежно, Михеев. Вы уничтожили свою историю болезни, но кровь-то у вас прежняя. Удар ножом был слишком силен, вы порезались, кровь – ваша кровь – затекла под рукоятку и была исследована экспертом. Стоит теперь сделать сравнительный…
– Не верю! – заорал Афоня. – Ну, узнали бы мы, что Сергей Филиппович сидел, ну и подумаешь! Разве за это убивают?!
– Правильно, Афоня, спасибо! – просветлел Михеев.
Пал Палыч сел записать течение допроса. На бумагу ложилась схема диалога, лишенная жестов, интонаций, пауз. Вопрос – ответ, вопрос – ответ. Вот это сердечное «спасибо, Афоня» сюда, конечно, не попадет, как несущественное.