Раздались женские рыдания. Дети пугливожалиськматеринскимюбкам.
Какой-то мужчина крикнул:
- Я же тебе говорил, не надо ходить!
Густые завитки дыма медленно подымались от костра, и ветергналихв
направлении королевской галереи.
Его высочество Валуа закашлялся ипродолжалупорнокашлять,какбы
желаяпоказатьприсутствующим,чтоонличнонеможетдышатьтаким
воздухом. Он попятился и, встав между Ногарэ и Мариньи, произнес:
- Мы тут задохнемся раньше,чемтамплиерысгорят.Вымоглибыпо
крайней мере распорядиться запасти сухих дров.
Никто не ответил на это замечание. Ногарэ,весьнапрягшись,упивался
своим торжеством, глаза егоблестели.Этоткостерувенчивалсемьлет
борьбыиутомительныхтрудов,онбылзавершениемсотниречей,
произнесенных ради того, чтобы убедить,сотенстраниц,исписанныхради
того, чтобы доказать. "Ну вот, теперь горите, жарьтесь, - думал он.-Не
все вам торжествовать надо мной, я пересилил - и вы побеждены".
Ангерран де Мариньивподражаниекоролюстаралсясохранятьполное
спокойствие и смотреть на казнь лишь как на государственную необходимость.
"Так надо, так надо", - твердил он просебя.Нопривидеэтихлюдей,
которым суждено было умереть, он невольно думал о смерти: двоеобреченных
вдруг перестали в его глазах быть лишь политической абстракцией. Пусть они
объявлены людьми злокозненными, опасными для государства,онивсеравно
живые существа из плоти и крови, они мыслят, страдают,мучаютсятакже,
как и все остальные, как он сам. "Проявилбыянаихместетакоеже
мужество?" - спрашивал себя Мариньи, невольно восхищаясьэтимистарцами.
При одной мысли, что он может очутиться наихместе,поспинеунего
пробежала дрожь. Но он мгновенно овладел собой."Чтозадурацкиемысли
лезут мне в голову? - шептал он просебя.-Конечно,ия,каклюбой
смертный, могу заболеть, да и мало ли чтоможетсомнойслучиться,но
только не это. От этого я защищен. Я лицо столь же неприкосновенное, как и
сам король..." Но ведь и Великий магистр семьлетназадмогничегоне
бояться, и не было во Франции человека, обладавшего большим могуществом.
Добряк Юг де Бувилль, королевский камергер с пегими волосами,неслышно
творил про себя молитвы.
Ветер резко переменил направление, и дым, скаждойминутойстановясь
все гуще, поднялся столбом, окутал тамплиеров, скрылихотглазтолпы.
Слышно было только, как надсадно кашляли и судорожноикалидвастарика,
привязанные к позорному столбу.
ВдругЛюдовикНаваррский,потираяпокрасневшиевеки,разразился
идиотским смехом.
Его брат Карл, младший сын Филиппа Красивого,стоял,отвернувшисьот
костра.Зрелищеказни,очевидно,доставлялоемустрадание.
Карлу
исполнилось двадцать лет; это был стройный блондин снежнымрумянцемна
щеках - все, кто помнил короля в годыегоюности,утверждали,чтосын
похож на Филиппа как двекапливоды,однакообликуКарланедоставало
отцовской мужественности, спокойной властности - словом, он казался слабой
копиейвеликогооригинала.Сходство,бесспорно,было,небылолишь
отцовской твердости.
- Я заметил в окнах Нельской башни свет, - вполголоса обратился Карлк
Людовику.
- Должно быть, стражники тоже хотят посмотреть на казнь.
- Я охотно поменялся бы с ними местами, - пробормотал Карл.
- Как так? Разве тебе не весело смотреть,какнакостреподжаривают
крестного отца Изабеллы?
- Ах, я и забыл, что Молэ крестил нашу сестру, - все так жевполголоса
ответил Карл.
- По-моему, зрелище презабавное, - отозвался Людовик Наваррский.
- Людовик, замолчите, - приказал король, которогоотвлекалошушуканье
сыновей.
Желая отделаться от чувства мучительной неловкости, молодой принцКарл
постарался направить свои мысли по более приятному руслу. И он стал думать
о своей жене Бланке, о чудесной улыбке своей Бланки, о прелестях Бланки, о
ее руках, которые легко лягут на егоплечиипрогонятпрочь,заставят
позабыть это страшное зрелище. Как она любит его, сколько счастья излучает
вокруг. Вот если бы только их двое детей неумерлисовсеммаленькими...
Ничего, у них еще будут дети, и тогда уже ничтонеомрачитихжизнь...
Очарование и душевный, ничем не нарушаемый покой...Бланкасказалаему,
что нынче вечером пойдет посидеть с Маргаритой. Сейчас она,должнобыть,
уже вернулась домой. Не забыла ли она захватить меховую накидку, взялали
с собой достаточно стражников?
Рев толпы прервал ход его мыслей, и Карл вздрогнул всемтелом.Костер
наконец разгорелся. По приказу Алэна де Парейля лучникипотушилифакелы,
бросив их в мокрую траву, и теперь только пламя костра рассеивало мрак.
Первым огонь достиг приора Нормандии. Когда языки пламенилизнулиего
ноги, он каким-то отчаянным движением подался назад,широкооткрылрот,
надеясьвобратьпобольшевоздуха,такогожеланногосейчасвоздуха.
Несмотря на веревки, которые удерживали его у столба, онперегнулсячуть
ли не вдвое; от этогодвижениясголовысвалиласьбумажнаямитра,и
зрители заметили огромный белыйрубец,шедшийпоперекбагровоголица.
Пламя плясало вокруг. ПотомприораНормандиизаволоклогустойзавесой
дыма. Когда завеса рассеялась, ЖоффруадеШарнэбылужевесьохвачен
огнем, он вопил, он задыхался, он рвался прочь от рокового столба, который
зашатался у основания. Великий магистр крикнул ему что-то, норевтолпы,
желавшей заглушить свой ужас, покрывал все звуки, и только пробравшиесяв
первые ряды разобрали слово "брат" и еще раз "брат".
Подручные палача, расталкивая народ,хлопоталивокругкостра-кто
бегом подносил поленья, кто ворошил уголья длинными железными крючьями.
Людовик Наваррский, обычно понимавшийсловасобеседникалишьспустя
некоторое время, спросил брата:
- Значит, ты говоришь, что видел в Нельской башне свет?Инахмурился,
словно какая-то докучливая мысль пришла ему в голову.