Откудажетогдаэтотзолотистыйблеск,который
исходил от нее? С каждой минутой образ Мари в глазах Гуччо становилсявсе
отчетливее, все реальнее, ивэтойреальностионабылавосхитительно
прекрасна. Он обнял ее крепче и медленно,нежнопровелрукойвдольее
бедра, вдоль корсажа, будто желая узнать, какова же она на самом деле.
- Не надо, - прошептала девушка, отводя его руку.
Но так как Мари боялась обидеть Гуччо, она повернула к нему своелицо.
Губы ее были полуоткрыты, а веки плотно зажмурены. Гуччо склонился кэтим
губам, к этому прекрасному плоду, которогоонстольстрастножелал.И
несколько бесконечно долгих секунд они простояли так,прижавшисьдругк
другу, а кругом щебетали птицы, откуда-то издали доносился собачий лай,и
от мощного дыхания самой природы словно вздымалась земля у них под ногами.
Когда они разжали объятия, Гуччо вдруг заметилкривуюяблоню,росшую
неподалеку, он смотрел на нее не отрываясь, чувствуя, чтоещеникогдав
жизни до сегодняшнего дня не виделничегоболеепрекрасногоиполного
жизни, чем этот черный, уродливый ствол. В молодойржиделовитопрыгала
сорока, и наш юный горожанин не мог опомниться от этогопоцелуя,который
он вкусил среди полей.
Счастье осветило лицо Мари, она не спускала глаз с юноши.
- Вы пришли, наконец-то вы пришли, - шептала она. Ей казалось, чтоона
ждала его все годы, ждала все ночи, что давно уже оназнала,виделаэто
лицо.
Гуччо снова нагнулся к ее губам, но девушка на сей раз отстранилась.
- Нет, пора возвращаться, - сказала она.
Она поверила, что большая, настоящая любовь вошла в ее жизнь, исейчас
до краев была полна ею. Ничего ей больше не нужно.
Когда Мари снова уселась на лошадь позади Гуччо, она обвила руками стан
молодого сиеннца, прижалась головкой к егоплечуигрезилаподровный
лошадиный шаг, чувствуя себя навеки связаннойсчеловеком,которогоей
послал сам Господь Бог.
При всей своей вере в чудеса, в необъятность окружающего мира Мари была
лишена от природы дара воображения. Ни наминутуонанеподумала,что
Гуччо может испытывать какие-то иные ощущения, чемиспытывалаонасама,
что поцелуй, которым они обменялись, может иметь для него не тозначение,
какое имел для нее.
Она не отстранилась от Гуччо, не приняла подобающей ее положению осанки
даже тогда, когда в долине показались крыши Крессэ.
Братья уже приехалисохоты.МадамЭлиабельбезособоговосторга
смотрела на Мари, возвращавшуюся вобществеГуччо.Онасуровоосудила
поведение дочери, и, увы, отнюдь не потому, что оно противоречилозаконам
приличия, а потому, что ею овладела какая-тонепонятнаядосада.Какни
старались скрыть молодые люди своего счастья, оно слишком ясно читалось на
их лицах, и это совсем не понравилось достойной владелице замка Крессэ. Но
в присутствии молодого банкира она не решилась сделать дочери замечание.
- Я встретил мадемуазель Мари и попросил ее показать мне окрестности, -
пояснил Гуччо. - Богатые у вас владения. И добавил:
- Я велел перенести срок уплаты по вашему заемному письму наследующий
год: надеюсь, дядя подтвердит мое распоряжение.
- Богатые у вас владения. И добавил:
- Я велел перенести срок уплаты по вашему заемному письму наследующий
год: надеюсь, дядя подтвердит мое распоряжение.Развеможноотказатьв
чем-нибудь такой благородной даме, как вы!
При этих словах Гуччо любезно улыбнулся мадам Элиабель; тапокудахтала
немного, и досада ее улеглась.
Молодого итальянца осыпали благодарностями; однако,когдаонзаявил,
что уезжает, никто не стал его удерживать. Отнегодобилисьтого,чего
хотели. Конечно, этот юный ломбардец - очаровательный кавалер, конечно, он
оказал семейству де Крессэ огромную услугу... Но, в конце концов,ониже
его не знают. И мадам Элиабель, вспоминая о своих утреннихманеврахио
том, как молодой итальянецнесовсемвежливопокинулее,чувствовала
смутное недовольство собой. Однако заемное письмо отсрочено, аэтосамое
существенное. Хозяйке замка Крессэ очень хотелось думать, что еепрелести
сыграли здесь не последнюю роль.
Единственноесущество,котороедействительножелало,чтобыГуччо
остался, не могло и не смело выразить своих мыслей вслух.
Все присутствующие почувствоваливдругкакую-тонеловкость.Темне
менее братья де Крессэ чуть ли не силком навязали гостючетвертькосули,
убитой ими утром на охоте, и взяли с него слово, что он непременнозаедет
к ним как-нибудь еще. Гуччо обещал и неприметно взглянул приэтихсловах
на Мари.
- Будьте уверены, я не премину вернуться по поводу заемногописьма,-
произнес он бодрым тоном, надеясь ввести хозяев замка в заблуждение.
Его пожитки приторочили к седлу, иГуччовскочилнаконя.Проводив
гостя глазами до поворота к Модре, мадам Элиабель облегченновздохнулаи
торжественно объявила сыновьям - вернее, самой себе:
- Ну, детки, ваша мама еще не разучилась говорить с молодымищеголями.
Я долго над ним билась и, не поговори я с ним наедине, боюсь, он был бы не
так сговорчив.
Опасаясь выдать свои чувства. Мари поднялась к себе в спальню.
По пути в Париж,пустивконягалопом,Гуччоспобедоноснымвидом
оглядывался вокруг, как иподобаетнеотразимомусоблазнителю,которому
достаточно только переступить порогзамка,чтобыпокоритьсердцавсех
тамошних обитательниц. Образ Мари, ее фигурка,вырисовывающаясянафоне
зеленей, не выходили у него из головы. И он клялся, что вернется вНофль,
непременно вернется, в самом скором времени, может быть, даже наэтойже
неделе.
Кто из нас не давал в дороге подобныхобещаний,которые,увы,редко
исполняются в жизни!
Поздней ночью он добрался до Ломбардской улицы и до рассветабеседовал
сдядей,банкиромТоломеи.Сверхвсякогоожиданиядядюшкаохотно
согласился с доводамиГуччоотносительноотсрочкизаемногописьма:у
старого ломбардца были иные заботы. Только раз он проявил живой интереск
рассказу племянника - когда тот поведал ему о махинациях прево Портфрюи.
Весь остаток ночи Гуччо проспал тревожным сном, иемугрезиласьодна
лишь Мари, так по крайней мере решил он, встав с постели.