- Не надо этого Гаэтани, - сказал король. - Он из семейства Бонифация и
разделяет их ошибочный взгляд,выраженныйвбуллеUnamSanctam[папа
Бонифаций VIII в булле Unam Sanctam писал"Всякоечеловеческоесущество
подчинено папе Римскому, и подчинение это - необходимоеусловиеспасения
души"].
Филипп Пуатье, который до сих пор сидел молча,вмешалсявбеседуи,
подавшись вперед всем своим худощавым телом, заговорил:
- Вокруг этого дела столько всяческих интриг, что рано илипоздноони
взаимно уничтожат другдруга.Ежелиненавеститампорядка,конклав
затянется нацелыйгод.Намизвестно,чтодажевболеетрудныхи
щекотливых обстоятельствах мессир Ногарэ показал, на что онспособен.Мы
должны быть непреклонны и тверды.
Воцарилось молчание, затем Филипп Красивый повернулся к Ногарэ, который
был бледен как мертвец и хрипло и натужно дышал.
- Ваше мнение, Ногарэ?
- Да, государь, - с трудом выдавил из себя хранительпечати.Дрожащей
рукой он провел по лбу.
- Прошу меня извинить. Но эта ужасная жара...
- Здесь вовсе не жарко, - заметилЮгдеБувилль.Сделавнадсобой
огромное усилие, Ногарэ сказал каким-то чужим голосом:
- Интересы государства и христианской веры велят нам действовать именно
так.
Он замолчал, и присутствующие так и не поняли, почему хранительпечати
столь немногословен сегодня.
- Ваше мнение, Мариньи?
- Предлагаю перевезти в КагоростанкиусопшегоКлиментаVподтем
предлогом, что такова была его последняя воля, - это даст понять конклаву,
чтоследуетпоторопиться.Поручитьэтублагочестивуюмиссиюможно
племяннику покойного папы Бертрану де Го. А мессир Ногарэ всвоюочередь
отправится туда с необходимыми полномочиями и в сопровождении стражи,как
и положено. Многочисленная и притом хорошовооруженнаястражаобеспечит
выполнение нашей воли.
Карл Валуа сердито отвернулся отговорившего:онотнюдьнеодобрял
применения силы.
- А как же будет с моим разводом? - осведомился Людовик Наваррский.
- Помолчите, Людовик, - оборвал его король. - Из-за вашего развода мы и
хлопочем.
- Хорошо, государь, - сказал вдруг Ногарэ, не понимая, что говорит.
Голос его прозвучал хрипло и еле слышно. Он чувствовал, что в головеу
него мутится, а вещи принимают несвойственные им размерыиформу.Своды
залы вдруг показались ему непомерно высокими, как в Сент-Шапели.Азатем
они внезапно надвинулись, нависли над ним, какпотолокпогреба,гдеон
обычно допрашивал подсудимых.
- Что же это такое? - спросил он, пытаясь расстегнуть свою одежду.
И неожиданно для всех присутствующих его вдруг свеласудорога,колени
подвело к животу, голова бессильноповисла,рукисудорожносжалисьна
груди. Король поднялся с места, и все последовалиегопримеру...Ногарэ
испустил сиплый крик, упал на землю, и его вырвало.
Юг де Бувилль, первыйкоролевскийкамергер,отвезхранителяпечати
домой, куда срочно были вызваны лекари.
Долго совещались ученые мужи, прежде чем доложить королю орезультатах
консилиума. Ни одно слово из ихсообщениянепроскользнулозапределы
королевских покоев.ОднакожназавтраводворцеиповсемуПарижу
заговорили о непонятном недуге, поразившем хранителяпечати.Отравление?
Уверяли,чтолекариприменилисамыедейственныепротивоядия.
Государственные дела в этот день так и остались нерешенными.
Когда графиня Маго выслушаларадостнуювестьизустБеатрисы,она
коротко бросила: "Поплатился все-таки", - и преспокойно села обедать.
И впрямь Ногарэ платил за все. В течение долгихчасовоннеузнавал
никого из окружающих. Он лежал на боку среди сбитых простынь и,судорожно
вздрагивая всем телом, харкал кровью.
Сначала он пытался было сползти на край постели и нагнуться надтазом.
Но скоро силы ему изменили, и струйка крови беспрепятственностекалаизо
рта на сложенную вчетверо простыню, которую время от времени менял слуга.
В опочивальню хранителя печати набилось множествонароду:бесконечной
вереницей сменяли друг друга королевские гонцы,присланныесправитьсяо
здоровье Ногарэ, толпились слуги, мажордомы, писцы, авуглусбилисьв
кучку родственники мессира Гийома, привлеченные запахом скоройдобычи,-
они громко перешептывались сфальшивосокрушеннымвидомипо-хозяйски
ощупывали мебель.
А для самого Ногарэ они были призраками - все эти люди, которых онуже
не узнавал,расплывались,кактени,что-тоговорили,что-тоделали,
наполняя комнату отдаленным жужжанием голосов, и во всем этом уже небыло
ни смысла, ни цели. Зато другие существа, которых видел один он, обступили
его стеной.
Ибо в тот час, когда сошла кнемунеотвратимострашнаяпредсмертная
тоска, в первый раз он подумал осмертидругихиощутилсвоекровное
родство с теми, кого преследовал, гнал, мучил, посылал на казнь. Тех,что
умерли на допросах, тех, что умерли в темницах, тех, что умерли наплахе,
тех,чтоумерлинадыбе.Строймертвецоввдругпородилоего
галлюцинирующее сознание, и они подступали все ближе, почти касались его.
- Прочь! Прочь! - завопил он голосом, в котором слышался ужас.
Лекарибросилиськбольному.Ногарэкорчилсянасвоемложе,он
отбивался от обступивших еготеней,глазазакатились,взорпомутился.
Запах собственной крови, которой он истекал, казался ему запахом крови его
жертв, крови, которую он пролил.
Он приподнялся, но тут жеупалнавзничьнаподушки.Присутствующие
столпились вокруг постели и молча смотрели, как один измогущественнейших
правителей государства погружается в вечный мрак.
Слабеющими руками старался онотвестиотсебяраскаленныежелезные
брусья, которыми по его приказу и наегоглазахжглиобнаженнуюгрудь
сотен пытаемых. Ноги его сводила мучительная судорога, и он кричал:
- Клещи! Уберите их, пощадите!
Точно так же кричали братья д'Онэ в подземелье замка Понтуаз.