Редкона
чью долю выпадала такая неслыханная удача и на сменуейприходилостоль
глубокое унижение.
Звеном цепи Жак де Молэ стал чертить насыройстенекакие-толинии,
долженствующие изображать план крепости, как вдруг в коридоре,ведущемв
его темницу, послышались тяжелые шаги и звон оружия.
Снова тоска сжала его сердце, но на сей раз он знал, откуда она, почему
овладела им.
Массивная дверь заскрипела,открылась,изаспинойтюремщикаМолэ
увидел четырех лучников в коротких кожаных камзолах и с пиками вруке.В
нетопленом коридоре от их дыхания поднималось легкое облачко пара.
- Мы за вами, мессир, - сказал командиротрядалучников.Молэмолча
поднялся со скамьи.
Тюремщик подошел к нему и несколькими сильными ударами молотка и зубила
отбил заклепку, приковывавшую цепькжелезнымкольцамвесомвчетыре
фунта, охватывавшим щиколотки узника.
На иссохшие плечи Молэ накинулширокийплащ,свойзнаменитыйплащ,
превратившийся в жалкую вылинявшую тряпку;украшавшийегочерныйкрест
висел лохмотьями.
Затем он тронулся в путь. В осанкеэтогонемощногостарца,который,
шатаясь, с трудом переступая закованными вжелезоногами,подымалсяпо
лестнице башни, еще чувствовался военачальник, отбившийвпоследнийраз
Иерусалим у неверных.
"Господи, дай мне силы, - шептал просебя,-даймнехотьнемного
силы". И чтобы вернуть себе этужеланнуюсилу,онтвердилименатрех
заклятых своих врагов: Климент, Гийом, Филипп.
Обширный двор Тампля окутывал туман,онленивоцеплялсязабашенки
крепостной стены, струился сквозь бойницы, скрывая своейбелесойпеленой
колокольню соседней церкви...
Сотнялучниковспикамиврукахокружалабольшуюоткрытую
четырехугольную повозку; они вполголоса переговаривались.
А там, за стенами, шумелПариж;временамигулчеловеческихголосов
прорезало пронзительно грустное конское ржание.
Посреди двора медленнорасхаживалмессирАлэндеПарейль,капитан
королевских лучников, тот, кто самолично присутствовалпривсехказнях,
тот,ктосопровождалвсехзаключенныхвсудилищеинапытки;его
невозмутимо спокойное лицо невыражалоничего,кромескуки.Алэнуде
Парейлю было под сорок, короткие, преждевременно поседевшие волосы спадали
прядями на его квадратный лоб. На нем была кольчуга, на боку висел меч.
Услышав шаги Великого магистра, Алэн оглянулся, а старик, заметивего,
почувствовал,чтобледнеет,еслитолькомоглопобледнетьэто
мертвенно-бледное лицо.
Обычные допросынеобставлялисьтакторжественно:вэтихслучаях
обходилисьибезповозки,ибезвооруженныхстражников.Несколько
королевских приставов являлись за обвиняемыми и переправляли ихналодке
на другой берег Сены, чаще всего в сумерки.
Присутствие АлэнадеПарейля
говорило о многом.
- Итак, приговор вынесен? - спросил Молэ капитана лучников.
- Да, мессир.
- А вы не знаете, сын мой, - спросил Молэ после минутного колебания,-
что значится в приговоре?
- Не знаю, мессир. Я получил приказ доставитьвасвсоборПарижской
Богоматери, где будет оглашено решение суда. Воцарилось молчание,которое
нарушил Жак де Молэ:
- А какой сегодня день?
- Первый понедельник после дня святого Григория.
Это соответствовало 18 марта - 18 марта 1314 года.
"Везут нас на смерть?" - думал Молэ.
Дверь башни вновь отворилась, и под конвоем стражниковпоявилисьтрое
сановников Ордена: генеральныйдосмотрщик,приорНормандииикомандор
Аквитании.
Седовласые, как и Молэ, с такими же, как у него, всклокоченнымибелыми
бородами, в таких же лохмотьях, прикрывавших такиежехилыетела,трое
сановников Орденанеподвижностоялипосредидвора,растеряннохлопая
векамивпровалившихсяорбитах,похожиенаогромныхночныхптиц,
ослепленных дневным светом. В довершениесходствалевыйглазкомандора
Аквитании затянуло бельмом, и старик действительно напоминал филина. Вид у
него был совсем безумный. У генерального досмотрщика - лысого старика - от
водянки чудовищно распухли ноги и руки.
Первым пришел в себя приор Нормандии Жоффруа де Шарнэ: путаясь в цепях,
он бросился к Великому магистру и обнял его. Долгая дружба связывалаэтих
людей. Жак де Молэ покровительствовал Шарнэ, которыйбылмоложеегона
десять лет, и видел в нем своего преемника.
Поперек лба Шарнэ шел глубокий рубец, давнийследсхватки,вовремя
которой ударом меча ему рассекло лоб и повредило нос. Мужественныйстарец
уткнулся изуродованным войнойлицомвплечоВеликогомагистра,чтобы
скрыть слезы.
- Мужайся, брат мой, мужайся, - сказал Великий магистр,сжимаяегов
объятиях. - Мужайтесь, братья мои, - повторил он, обнимая по очередидвух
остальных своих сотоварищей.
Каждый при виде другого мог судить о своем собственном состоянии.
К узникам приблизился тюремщик.
- Вас могут расковать, мессиры, - сказал он.
Великий магистр поднял руки усталым и покорным жестом.
- У меня нет ни одного денье, - ответил он.
Ибо при каждом выходе из тюрьмы тамплиеры, для того чтобы снихсняли
или на них надели цепи - натюремномязыкерасковалиилизаковали,-
должны были отдать один денье из тех двенадцати, чтоотпускалаимказна
для уплаты за скудную, несъедобную пищу, за солому для ложаизастирку
белья. Еще однанасмешка,ещеоднопроявлениежестокостисостороны
Ногарэ... Ведь тамплиеры находились подследствием,имещеневынесли
обвинительногоприговора.Ониимелиправонабесплатноесодержание.
Двенадцать денье, когда кусокмясастоилвсесорок!Другимисловами,
четыре дня в неделю они сидели вовсе без пищи, спалинаголыхкамняхи
гнили в грязи.