- Спасибо. Еще раз извините.
Она не сразу закрыла за ним дверь, а смотрела, пока он спускался до второго этажа. Он торопился выйти на улицу, почувствовать, как вокруг кипит жизнь, как она проникает в каждую его пору.
Через полчаса из школы - совсем недалеко отсюда должна выйти Франсина. Интересно, какой у нее сейчас урок и в каком из классов здания, так непохожего на настоящую школу?
Можно, конечно, не спеша пройтись по Английскому бульвару и подождать ее у выхода, как накануне, но теперь уже не играя комедию.
Нет, он не хотел встречи с ней. Во всяком случае, не сегодня. Вдруг она догадается, что у него на душе, хоть он и не делал трагедии из случившегося.
Зачем драматизировать ситуацию? Так бывает со многими юношами и девушками его возраста.
Если бы ему рассказали о каком-нибудь приятеле, мать которого сделала то же самое, Андре, конечно, проворчал бы, пожимая плечами:
- Ну и что?
Действительно, ну и что? Разве его это касается? С какой стати он должен интересоваться жизнью своих родителей, их положением, помыслами, радостями, заботами, недостатками или даже неблаговидными поступками?
Еще совсем маленьким он - вероятнее всего, безотчетно - очертил себя защитным кругом, из которого его вывел только случай. Так что винить ему приходится теперь лишь самого себя и свое любопытство, которое не сумел обуздать.
Он возвращался в Канн. Сейчас он заберется к себе в мансарду и, прежде чем сесть за работу, четверть часа, до полного изнеможения, будет упражняться с гантелями под самые шумные пластинки.
В доказательство того, что он ничуть не огорчен, Андре, мчась по залитой солнцем дороге и проскальзывая между машинами, заранее выбирал пластинки, которые будет слушать, и радовался, предвкушая удовольствие.
Глава 3
- Дома никого, Ноэми?
Он вошел в столовую - ни души. На столе три прибора. Не оказалось родителей и в гостиной. В доме стояла тишина.
- Ваша мать наверху, а господин Бар еще не вернулся.
Уже половина девятого, а ведь отец почти никогда не опаздывает. По привычке Андре приподнял крышку кастрюли и с удовольствием понюхал рыбный суп. Он любил вкусно поесть. Еще совсем недавно Ноэми гоняла его с кухни за то, что он пробовал все подряд.
Он и теперь лазил по кастрюлям, но когда перерос служанку на целую голову, она стала смотреть на него как на мужчину и больше не осмеливалась ворчать.
Он не знал, куда приткнуться, и, напрасно простояв у окна в ожидании отца, решил подняться наверх.
В спальне родителей никого не было. Он старался не заходить сюда: он почему-то чувствовал себя здесь неловко, особенно когда родители были в постели. Еще совсем маленьким он не любил их запах.
Светло-голубые стены, белая мебель, розовое атласное покрывало под цвет виллы. Скорее комната одинокой женщины, а не супругов; Андре с сожалением вспоминал старую ореховую спальню на Эльзасском бульваре.
Казалось, со времени переезда на виллу как-то изменилось все, даже настроение родителей.
- Мама, ты где?
- Здесь, Андре.
В будуаре, тоже в голубых тонах, с шезлонгом и двумя глубокими креслами, покрытыми блекло-розовым атласом, она, одетая по-домашнему, причесывалась перед туалетным столиком, который купила в специализированном магазине на Антибской улице уже после знакомства с Наташей.
Столик явно в Наташином вкусе. Андре никогда не был у нее, но не сомневался, что обстановка там такая же, только богаче.
Он уже знал, что вечером мать уходит: на лице крем, сама какая-то взвинченная, руки дрожат, словно боится испортить прическу или плохо накраситься.
- Отец задерживается, - пробурчал он угрюмо.
Ему хотелось есть.
- Он звонил, что не будет ужинать дома. Один из его влиятельных пациентов, господин Уильяме, завтра утром уезжает в Нью-Йорк на три дня раньше, чем предполагал, и хочет чего бы это ни стоило поставить себе мост.
Они знали имена некоторых пациентов, правда очень немногих, самых именитых или самых своеобразных, вроде г-на Уильямса, который построил умопомрачительную виллу в Мужене, а жил там лишь две-три недели в году.
У него был также исторический замок в Ирландии, квартира в Лондоне, еще одна в Нью-Йорке, поместье на Палм-Бич, во Флориде, где на якоре стояла яхта.
- Ты голоден?
- Да.
- Может, начнешь пока без меня? Я скоро.
Он покорно вздохнул.
- Отец сказал, что обойдется сандвичем у себя в кабинете, а мне надо уйти - ты остаешься один.
- Идете куда-нибудь с Наташей?
- Ее лондонская подружка справляет новоселье - сняла виллу здесь. Еще не устроилась окончательно и не может пригласить гостей на обед, поэтому прием назначен на десять вечера.
Если бы мать могла прочесть мысли Андре, она бы не стала так часто поминать Наташу и вряд ли позволила себе носить подобные платья.
Наташа была из тех бездельниц, что не выносят ни минуты одиночества.
Она обожала бегать по коктейлям, обедать и ужинать в "Амбассадоре", мчаться от массажиста к парикмахеру или маникюрше, однако свободного времени у нее все равно оставалось предостаточно.
Тогда она снимала трубку.
- Жозе, дорогая, что поделываешь? Если бы ты знала, как мне не хватает тебя! Почему бы тебе не сесть в машину и не приехать ко мне на чашку чая?
И маленькая мещанка, вся дрожа, мчалась к большой кокетке, где играла роль наперсницы из классической комедии.
Он уже направлялся к двери, когда мать окликнула его.
- Андре, ты не посидишь со мной?
- Я хотел посмотреть, что на ужин, - солгал он.
- По-моему, рыба, но не уверена. Ты же знаешь Ноэми: она терпеть не может, когда я интересуюсь кухней.
Неправда. На самом деле Ноэми противилась распоряжению подниматься по утрам в будуар для обсуждения дневного меню.
- Ты, кажется, спешишь?
- Нет, что ты!
- Почему же тогда не садишься? Ты так редко бываешь со мной и разговариваешь все меньше и меньше. - У меня много работы, мама. Просидел часа два над начертательной геометрией и совсем отупел.
- Признайся, что ты охотнее разговариваешь с отцом, чем со мной.
- С чего ты взяла?
- Да ведь еще вчера вы провели весь вечер вместе.
Он ненавидел эти подходы издалека, которые называл "забрасыванием удочки", и жалел уже, что поднялся сюда.
- Отец зашел пожелать мне спокойной ночи и пробыл со мной минут десять, не больше.
- Не нужно оправдываться.