Другие матадоры поднимали локти, извивались штопором, прислонялись к быку, после того как рога миновали их, чтобы вызвать ложное впечатление опасности. Но все показное портило работу и оставляло неприятное чувство. Ромеро заставлял по-настоящему волноваться, потому что в его движениях была абсолютная чистота линий и потому что, работая очень близко к быку, он ждал спокойно и невозмутимо, пока рога минуют его. Ему не нужно было искусственно подчеркивать опасность. Брет поняла, почему движения матадора прекрасны, когда он стоит вплотную к быку, и почему те же движения смешны на малейшем от него расстоянии. Я рассказал ей, что после смерти Хоселито все матадоры выработали такую технику боя, которая создает видимость опасности и заставляет волноваться зрителей, между тем как матадору ничего не грозит. Ромеро показывал мастерство старой школы: четкость движений при максимальном риске, уменье готовить быка к последнему удару, подчинять его своей воле, давая почувствовать, что сам он недосягаем.
- Ни одного неловкого движения не сделал, - сказала Брет.
- И не сделает, пока ему не станет страшно, - сказал я.
- Он никогда не испугается, - сказал Майкл. - Он слишком много знает.
- Он с самого начала все знал. Другим за всю жизнь не выучиться тому, что он знал от рождения.
- И какой красавец, - сказала Брет.
- Знаете, она, кажется, влюбилась в этого тореро, - сказал Майкл.
- Ничего нет удивительного.
- Джейк, будьте другом, не хвалите его больше. Лучше расскажите ей, как они бьют своих престарелых матерей.
- Расскажите мне, как они пьянствуют.
- Просто ужасно, - сказал Майкл. - Пьянствуют с утра до вечера и только и делают, что бьют своих несчастных матерей.
- Он похож на такого, - сказала Брет.
- А ведь правда похож, - сказал я.
К мертвому быку подвели и пристегнули мулов, потом бичи захлопали, служители побежали, мулы, рванувшись, пустились вскачь, и бык, с откинутой головой и одним торчащим рогом, заскользил по арене, оставляя на песке широкую полосу, и скрылся в красных воротах.
- Сейчас еще один бык - и конец.
- Уже? - сказала Брет. Она подалась вперед и облокотилась на барьер. Ромеро махнул рукой, отсылая пикадоров на их места, и стоял один, держа плащ у самой груди, глядя через арену туда, откуда должен был появиться бык.
Когда бой кончился, мы вышли и стали протискиваться сквозь толпу.
- Черт знает, как это изматывает, - сказала Брет. - Я вся размякла.
- Ничего, сейчас выпьем, - сказал Майкл.
На другой день Педро Ромеро не выступал. Быки были мьюрские, и бой прошел очень плохо. Следующий день был пустой по расписанию. Но фиеста продолжалась весь день и всю ночь.
16
Дождь шел с утра. Горы заволокло поднявшимся с моря туманом. Не видно было горных вершин. Плато стало мрачным и тусклым, и очертания деревьев и домов изменились. Я вышел за город, чтобы посмотреть на ненастье. Темные тучи наползали на горы с моря.
Флаги на площади, мокрые, висли на белых шестах, к фасадам домов липли влажные полотнища, а дождь то моросил, то лил как из ведра, загоняя всех под аркаду, и вся площадь покрылась лужами, потемневшие, мокрые улицы опустели; но фиеста не прекращалась. Просто дождь загнал ее под крышу.
В цирке люди теснились на крытых местах, спасаясь от дождя, и смотрели состязание бискайских и наваррских танцоров и певцов, потом танцоры из Валь-Карлоса в своих национальных костюмах танцевали на улице под глухой стук мокрых от дождя барабанов, а впереди на крупных, толстоногих лошадях, покрытых мокрыми попонами, ехали промокшие дирижеры оркестров.
Толпа уже переполнила все кафе под аркадой, и туда же пришли танцоры и уселись за столики, вытянув туго обмотанные белые ноги, стряхивая воду с обшитых бубенцами колпаков и развешивая для просушки свои красные и фиолетовые куртки на спинках стульев. Дождь лил все сильнее.
Я оставил всю компанию в кафе и один пошел в отель побриться к обеду. Когда я брился у себя в комнате, в дверь постучали.
- Войдите! - крикнул я.
Вошел Монтойя.
- Как поживаете? - спросил он.
- Отлично, - сказал я.
- Сегодня нет боя.
- Нет, - сказал я, - сегодня только дождь.
- Где ваши друзья?
- В кафе Ирунья.
Монтойя улыбнулся своей смущенной улыбкой.
- Вот что, - сказал он. - Вы знаете американского посла?
- Да, - сказал я. - Американского посла все знают.
- Он сейчас здесь, в Памплоне.
- Да, - сказал я. - Его уже все видели.
- Я тоже его видел, - сказал Монтойя. Он помолчал. Я продолжал бриться.
- Садитесь, - сказал я. - Я попрошу, чтобы подали вина.
- Нет, нет. Мне нужно идти.
Я кончил бриться, наклонился над тазом и обмыл лицо холодной водой. Монтойя все стоял и казался еще более смущенным, чем всегда.
- Вот что, - сказал он, - ко мне только что присылали из "Гранд-отеля" с приглашением от посольских для Педро Ромеро и Марсьяла Лаланда на чашку кофе сегодня вечером.
- Ну, - сказал я. - Марсьялу это не повредит.
- Марсьял сегодня весь день в Сан-Себастьяне. Он уехал утром на машине с Маркесом. Не думаю, чтобы они сегодня вернулись.
Монтойя стоял смущенный. Он ждал, чтобы я сказал что-нибудь.
- Не передавайте Ромеро приглашение, - сказал я.
- Вы думаете?
- Безусловно.
Монтойя просиял.
- Я пришел спросить вас, потому что вы американец, - сказал он.
- Я бы так поступил.
- Вот, - сказал Монтойя, - берут такого мальчика. Они не знают, чего он стоит. Они не знают, кем он может стать. Любому иностранцу легко захвалить его. Начинается с чашки кофе в "Гранд-отеле", а через год он конченый человек.
- Как Альгабено, - сказал я.
- Да, как Альгабено.
- Это такая публика, - сказал я. - Здесь есть одна американка, которая коллекционирует матадоров.
- Я знаю. Они выбирают самых молодых.
- Да, - сказал я. - Старые жиреют.
- Или сходят с ума, как Галло.
- Ну что ж, - сказал я, - дело простое. Не передавайте ему приглашение, только всего.
- Он такой чудесный малый! - сказал Монтойя. - Он должен держаться своих. Незачем ему заниматься такой ерундой.
- Не хотите ли выпить? - спросил я.
- Нет, нет, мне нужно идти, - сказал Монтойя. Он вышел.
Я спустился вниз, вышел на улицу и пошел под аркадой вокруг площади. Дождь все еще лил. Я заглянул в кафе Ирунья, нет ли там наших, но их там не было, и я обошел площадь кругом и вернулся в отель. Они все сидели за обедом в столовой первого этажа.
Они сильно опередили меня, и не стоило даже пытаться догнать их. Билл нанимал чистильщиков обуви для Майкла. Чистильщики заглядывали в дверь, и Билл подзывал каждого и заставлял обрабатывать ноги Майкла.
- Одиннадцатый раз мне чистят ботинки, - сказал Майкл. - Знаете, Билл просто осел.
Весть, очевидно, распространилась среди чистильщиков. Вошел еще один.
- Limpia botas? [почистить ботинки? (исп.)] - спросил он Билла.
- Не мне, - сказал Билл. - Вот этому сеньору.
Чистильщик встал на колени рядом со своим коллегой и занялся свободным ботинком Майкла, который уже и так сверкал в электрическом свете.
- Чудило этот Билл, - сказал Майкл.
Я пил красное вино и так отстал от них, что мне было слегка неловко за эту возню с ботинками. Я посмотрел кругом. За соседним столиком сидел Педро Ромеро. Когда я кивнул ему, он встал и попросил меня перейти к его столику и познакомиться с его другом. Их столик был рядом и почти касался нашего. Я познакомился с его другом, мадридским спортивным критиком маленьким человеком с худым лицом. Я сказал Ромеро, как я восхищен его работой, и он весь просиял. Мы говорили по-испански, а мадридский критик немного знал французский язык. Я протянул руку к нашему столику за своей бутылкой вина, но критик остановил меня.