Его дружки пытались отнять у него ключи от машины. И в конце концов он швырнул эти ключи в одного из них. Вышел скандал. Ты при этом присутствовал?
– Нет. А в чем дело?
– Да просто забавный случай, – сказал Шон. – Парень упирается, цепляется за свои ключи, а потом швыряет их. Пример пьяной логики. Правда?
– Наверно.
– Ты не заметил тогда чего‑нибудь необычного?
– В каком смысле?
– Ну, скажем, кто‑нибудь в баре смотрел на девушек недружелюбно. Ты, наверное, встречал таких – косятся на молоденьких девушек с какой‑то даже злобой, пережить не могут, что их время прошло, а кровь все еще бурлит, вот они и косятся, словно кто‑то виноват. Тебе попадались такие?
– Уж наверное.
– И в баре в ту ночь тоже?
– Не заметил. Я все больше матч смотрел. Я и на девушек‑то не глядел, Шон, пока они на стойку не вспрыгнули.
Шон кивнул.
– Хорошая игра была, – сказал сержант Пауэрс.
– Ее Педро сделал, – сказал Дейв. – Нам бы вообще ничего не забили, если б не промашка в восьмом периоде.
– Да, игрок что надо. Не даром свой хлеб ест, верно?
– Лучшего игрока сейчас просто нет.
Сержант Пауэрс повернулся к Шону, и оба они одновременно встали.
– Все? – спросил Дейв.
– Да, мистер Бойл. – Сержант пожал ему руку. – Вы нам очень помогли, сэр.
– Пожалуйста. Всегда рад.
– О, черт, совсем забыл! – воскликнул сержант Пауэрс. – Куда вы направились после Макджилса, сэр?
Слово выскочило у Дейва раньше, чем он успел подумать:
– Сюда.
– Домой?
– Угу. – Дейв старался не отводить взгляда и отвечать твердым голосом.
Сержант Пауэрс опять раскрыл свой блокнот.
– К часу пятнадцати был дома. – Записывая, он смотрел на Дейва. – Так будет верно?
– В общем, да. Конечно.
– Вот и хорошо, мистер Бойл. Еще раз благодарю.
Сержант Пауэрс уже стал спускаться по лестнице, но Шон задержался в дверях.
– Я и вправду был очень рад тебя видеть, Дейв.
– А я тебя, – сказал Дейв, силясь вспомнить, что его раздражало в Шоне, когда они были детьми. Но так и не вспомнил.
– Надо нам как‑нибудь пивка выпить, – сказал Шон. – И не откладывая в долгий ящик.
– Буду рад.
– Заметано. Ну, бывай, Дейв.
Они обменялись рукопожатием, и Дейв старался не поморщиться, когда рука Шона сжала его вспухшую руку.
– Ты тоже, Шон.
Шон стал спускаться, а Дейв остался на площадке. Шон махнул ему рукой через плечо, и Дейв помахал ему в ответ, хотя и знал, что Шон этого не видит.
Прежде чем отправиться к Джимми и Аннабет, он решил выпить пива в кухне. Он надеялся, что Майкл повременит и не сразу сбежит вниз, заслышав, что Шон и второй полицейский уехали. Дейв нуждался в минутной передышке, маленькой паузе, чтобы привести в порядок мысли. Он не совсем понял, что происходило в гостиной, – Шон и другой полицейский задавали ему вопросы, но кем они его считали, свидетелем или подозреваемым? Неопределенность их тона заставляла Дейва сомневаться в истинной цели их посещения. И эти сомнения вызвали у него сильный приступ головной боли. Когда Дейв в чем‑то сомневался, когда истинные основания или причины колебались, становясь шаткими и неуловимыми, голова его начинала раскалываться, словно ее резали мясницким ножом. Она болела, и не только болела.
Дело в том, что иногда Дейв переставал быть Дейвом. Он был тогда Мальчишкой, Мальчишкой, Сбежавшим от Волков.
Он был тогда Мальчишкой, Мальчишкой, Сбежавшим от Волков. И не от одних Волков, но и от Взрослых. А это было другое существо, чем просто Дейв Бойл.
Мальчишка, Сбежавший от Волков и от Взрослых, был сумеречным зверем, двигавшимся по лесистым просторам молчаливо и незаметно. Он жил в мире, невидимом, неведомом остальным, мире, им неизвестном, которого они не желали знать: мир этот темным потоком тек рядом с обычным миром, параллельно ему. Это был мир светлячков и сверчков, который можно было подглядеть лишь краем глаза, обнаружить на долю секунды, чтобы тут же, едва повернув голову, опять потерять из виду.
В этом мире Дейв пребывал довольно часто. Не в качестве Дейва, а Мальчишкой. И Мальчишкой трудным. Он вырос более злым, более неуравновешенным, способным на поступки, которые настоящий Дейв не мог себе даже вообразить. Обычно Мальчишка этот обитал лишь в снах Дейва, темным силуэтом мелькая за деревьями, различимый лишь изредка. И пока он оставался там, в этом туманном лесу сновидений, он был безвреден.
Однако с самого детства Дейв страдал приступами бессонницы. Бессонница могла накатывать после месяцев и месяцев здорового сна, ввергая его вновь в сумбурный и неспокойный мир бесконечных пробуждений и полудремы. Несколько дней бессонницы – и Дейв краем глаза начинал различать вещи, обычно невидимые. Чаще всего это были мыши, шмыгающие из угла в угол, сигающие через стол; а иногда – черные мухи, вьющиеся в темных закоулках, влетающие и вылетающие из комнаты. Перед глазами внезапно вспыхивали огненные шары, а окружающие казались гуттаперчевыми. А Мальчишка из сновидений был готов вот‑вот стать реальностью. Обычно Дейв мог его сдерживать. Мальчишка кричал ему в уши, смеялся не к месту. Грозился прорвать маску спокойствия, прикрывавшую лицо Дейва, и обнаружить перед всеми свою неприглядную сущность.
Эти три дня Дейв не спал. Он лежал без сна, глядя на спящую жену, а Мальчишка плясал в его мозгу, в его сером веществе, и перед глазами мелькали разряды молнии.
– Мне просто надо привести в порядок мысли, – прошептал он и отхлебнул пива.
Привести в порядок мысли, и все будет хорошо, твердил он себе, слыша шаги Майкла на лестнице, упорядочить их, замедлить круговерть, и я наконец высплюсь, а Мальчишка уберется в свои заросли, окружающие не будут казаться гуттаперчевыми, мыши попрячутся по норам, и за ними последуют и мухи.
Когда Дейв вместе с Майклом выбрался к Джимми и Аннабет, был уже пятый час. Народ расходился, и атмосфера в доме была не из приятных: полупустые блюда с пышками и пирожными, в гостиной накурено так, что дышать трудно, – ведь там дымили целый день, с тех пор как стало известно о Кейти. Утром и ранним днем всех пришедших объединяли общая скорбь и любовь, но ко времени приезда Дейва чувства эти охладели, сменившись своего рода усталой отрешенностью, и на нервы действовали скрип стульев и бесконечные приглушенные прощания у двери.
По словам Селесты, Джимми почти все послеполуденное время провел на заднем крыльце. В дом он заходил всего несколько раз – справиться об Аннабет и выслушать еще несколько соболезнований – и тут же снова спешил на крыльцо, сидел там под развешанным на веревке бельем, давным‑давно пересохшим и задубелым. Дейв спросил Аннабет, не нужна ли его помощь, может быть, надо что‑нибудь принести, но та, даже не дослушав, покачала головой, и Дейв понял, что спрашивать было глупо. Если бы Аннабет что‑то и понадобилось, нашлось бы человек десять, если не пятнадцать, к которым она обратилась бы скорее, чем к нему, Дейву, а сам он старался вспомнить, зачем он здесь, и не слишком дергаться, вспоминая. Вообще, видно, он не принадлежит к тому сорту людей, к которым хочется обращаться за помощью. Иногда он казался не от мира сего и с глубокой тайной горечью и сожалением сознавал, что, наверное, ему на роду написано производить впечатление человека ненадежного.