– Гм... – сказал я, потому что это было единственное, что я мог сказать в такой ситуации.
– Так вы идете с нами, ребята? – спросил Бубба.
– А куда?
– В «Милашку Монс». В Согасе.
– Ага, – согласилась Энджи. – Разумеется, идем, Бубба. Только дай я сперва пятьдесят долларов разменяю, чтобы было что сунуть им в набедренные повязки.
– Ладно. – Бубба замедлил ход.
– Бубба, – сказал я.
Он взглянул на меня, потом на Энджи, потом опять на меня.
– О, – вдруг воскликнул он, тряхнув головой, – так вы смеетесь!
– Смеюсь? – Энджи прижала руку к груди.
Бубба сгреб ее за талию и приподнял одной рукой, так что пятки ее очутились где‑то возле его колен.
– Я буду скучать по вам.
– Мы завтра увидимся, – сказала она. – А сейчас опусти меня на землю!
– Завтра?
– Мы же договорились, что проводим тебя в тюрьму, – напомнил ему я.
– Ах да, это здорово!
Он опустил Энджи, и она сказала:
– А возможно, тебе и требуется некоторый отдых.
– Требуется, – вздохнул Бубба. – Устал я за всех думать.
Проследив за его взглядом, я увидел, как Нельсон прыгнул в кучу‑мала из братьев Туоми и все вместе они покатились с льдистого края сугроба, тузя друг друга и дико хохоча.
Я бросил взгляд на Буббу.
– У каждого из нас свой крест, – сказал я ему.
Нельсон сбросил Игги с сугроба на капот припаркованной машины, от чего включилась сирена сигнализации. Сирена так и взвыла в ночи, а Нельсон сказал: «Ух‑ох!», – после чего все трое разразились новым взрывом смеха.
– Понял, о чем я? – сказал Бубба.
Что произошло с моей кредитной карточкой, я узнал только на следующее утро. Автоматический оператор, с которым я связался по возвращении домой, сообщил мне только то, что номер моей кредитки «пропущен». Когда я спросил, что означает в данном случае слово «пропущен», автомат проигнорировал мой вопрос, добавив своим монотонным компьютерным голосом, что для нового выбора требуется нажать кнопку «один».
– Не думаю, что у меня много возможностей выбора, если номер пропущен, – сказал я ему, после чего вспомнил, что разговариваю с компьютером. Потом я подумал, что пьян.
Когда я вернулся в гостиную, Энджи уже спала. Она лежала на спине. Экземпляр «Истории служанки», соскользнув с ее груди, покоился в кольце ее рук. Наклонившись над ней, я отнял у нее книжку, и Энджи, слегка застонав, перевернулась на бок и, ухватив подушку, зарылась в нее подбородком.
В этой позе я обычно и заставал ее каждое утро, входя в гостиную. Она не столько погружалась в сон, сколько зарывалась в него, как в нору, сворачиваясь в тугой комок, так что тело ее занимало не больше четверти пространства постели. Я опять наклонился над ней и отвел от ее носа упавшую прядь волос, на лице ее мелькнула улыбка, и она еще глубже зарылась в подушку.
Когда нам было шестнадцать, мы с ней переспали. Лишь однажды. Для обоих это было впервые. В то время ни она, ни я, возможно, и не подозревали, что в последующие шестнадцать лет это не повторится. Однако это не повторилось. Она, как говорится, жила своей жизнью, я – своей.
Ее жизнь состояла из двенадцати лет брака, неудачного, мучительного брака с Филом Димасси. Моя же – из мимолетной женитьбы на ее сестре Рене и череды случайных, на одну ночь, связей и кратких романов, грубых и настолько предсказуемых, что я первый бы посмеялся над ними, не будь я так ими занят.
Четыре месяца назад мы стали опять оставаться в ее спальне на Хоуэс‑стрит, и это было прекрасно, прекрасно до боли, словно единственным смыслом моей жизни было добраться наконец до этой постели и этой женщины, дожить до этого мгновенья. А потом Эвандро Арухо и Джерри Глинн, вломившись в дом Энджи, прирезали там двадцатичетырехлетнего копа и всадили пулю в живот самой Энджи.
Энджи тем не менее отомстила Эвандро, трижды выстрелив в него и оставив корчиться на кухонном полу.
Фил, я и коп по имени Оскар обезвредили Джерри Глинна, пока Энджи лежала в реанимации. Оскар и я не пострадали. Не в пример Филу. А также Джерри Глинну, хотя не думаю, чтобы последнее утешало Энджи.
Насколько же, размышлял я, глядя на наморщенный лоб Энджи и ее слегка приоткрытые, уткнутые в подушку губы, труднее поддаются лечению душевные раны, чем раны физические. За многие тысячелетия люди здорово поднаторели в лечении тела, что же касается души – тут успехов не заметно.
Когда Фил умер, это глубоко подействовало на Энджи. Казалось, она вновь и вновь переживает эту смерть. Ее потеря, скорбь, все, что мучило Дезире, точно так же мучило и Энджи.
И точно как Тревор, с тревогой смотревший на свою дочь, я, глядя на Энджи, понимал, как мало могу ей помочь, пока сама не изживет себя и не утихнет ее боль, не растает, как снег под лучами солнца.
Ричи Колган уверяет, что предки его родом из Нигерии, но не думаю, чтобы это было так: судя по его мстительности и коварству, я мог бы поверить, что он наполовину сицилианец.
Он разбудил меня в семь часов утра, начав пулять снежками мне в окно, пока звук этот не проник в мои сновидения, оторвав меня от прогулки во французском парке с Эмманюэль Беар и швырнув в какой‑то грязный окоп, где противник, как это ни дико, забрасывал нас грейпфрутами.
Сев в постели, я поглядел на заляпанное мокрым снегом оконное стекло. Первым моим ощущением была радость от того, что это не грейпфрут, потом голова моя прояснилась, я подошел к окну и увидел стоявшего внизу Ричи.
Этот скот весело помахал мне.
– "Утешение в скорби, инкорпорейтед", – сказал Ричи, сидя за моим кухонным столом, – представляет определенный интерес.
– В какой степени?
– В достаточной, чтобы мой редактор, когда два часа назад я его разбудил, на две недели освободил меня от ведения моей колонки и поручил расследовать это с тем, чтобы, если подозрения мои подтвердятся, давать материал для очерка с продолжением в пяти номерах в нижнем правом углу первой страницы.
– А что, ты думаешь, должно подтвердиться? – спросила Энджи, хмуро глядя на него поверх кофейной чашки; лицо ее припухло со сна, волосы лезли в глаза – вид такой, словно она не слишком рада наступающему новому дню.
– Ну... – Он быстро раскрыл лежавший на столе блокнот со стенографическими записями. – Я ведь пока что только просмотрел дискеты, которые вы мне дали, но, видит Бог, дела там творятся темные. Вся эта их «терапия» с ее «степенями» включает в себя, насколько я могу судить, постоянную и последовательную ломку человеческой психики, за которой следует восстановление. Это очень похоже на то, что делают с солдатами в американской армии – сломать, чтобы потом вылепить из них то, что надо. Но в армии, надо отдать им должное, техника эта используется в открытую. – Он постучал по столу блокнотом. – Наши же уроды – дело совсем иное.
– Например? – спросила Энджи.
– Что ж, вам что‑нибудь известно о степенях – степень первая, вторая и так далее?
Я кивнул:
– Каждая из степеней подразумевает ряд этапов. Наименования их варьируются в зависимости от степени, но, по существу, все они одинаковы, и цель их всех – достижение кризиса.