Действительно… Вот счастье привалило! Это называется, о чём писать, когда всю мебель уже сфотографировали. А писать надо. Иначе будут одни фотографии. А в серьёзном журнале ещё и слова должны быть напечатаны…
«Согласно некоторым знатокам, особого внимания заслуживают монеты тринадцатого века, отчеканенные на юге Франции. В те времена, местные феодалы имели не только свои замки, но и свои собственные монетные дворы.»
Какое потрясающее и неожиданное открытие! Пиши теперь, подруга, диссертацию. Оксфорд и Кембридж — сдавайтесь без боя…
«Несколько мелких серебряных монет, затесавшихся в «клад» Джона Вилльямса, происходят именно оттуда — из Прованса и Лангедока. Каждая из таких монет может стоить до пятидесяти фунтов!».
Что-то зацепило меня в этих коряво написанных строчках. Почему-то упоминание юга Франции выбивалось из общей канвы. Не только географически и хронологически (откуда в викторианском тайнике монеты восьмисотлетней давности, а главное, почему?), но и на каком-то глубоко-подсознательном, неуловимом уровне. Что-то вспыхнуло в тёмных закоулках памяти и тут же погасло, оставив после себя ощущение досадной потери, как будто я только что держал в руках шпаргалку с верным ответом на какой-то исключительно важный вопрос, но налетел неожиданный ветер рассеяности и забвения, вырвал её и стремительно унёс с собой в неизвестном направлении.
«Но Джон не сдаётся. Он уже решил выставить коллекцию монет на аукцион нумизматов этой осенью! Успехов, Джон! «А есть ли что-нибудь интересное в найденном вами журнале?» — спросила я его: «Не может ли он быть дневником самого Джека Потрошителя? Или очевидца страшных преступлений того времени?» Увы… К сожалению, такой редкой удачи не случилось. Написан журнал едва разборчивым почерком и содержит большое количество закорючек и каракулей, нацарапанных скучающим автором. И говорится в нём о совсем повседневных вещах: погоде, прогулках по Ист Энду, покупках, обыденных разговорах. И так на протяжении трёх лет — с 1887 по 1890 год. Удивительно, что среди записей за 1888 год не встречается ни одного упоминания страшных преступлений Джека Потрошителя.»
Далее страдающая хроническим энтузиазмом журналистка перешла к обсуждению цен на недвижимость в районе Ливерпул стрит и Шодича и к сплетням о том, какие новые переоборудования старых жилых домов в нео-минималистские пентхаузы планируются в ближайшее время. К таковым относился и функционировавший до середины 1990-х годов ночлежный дом на Брашфилд стрит — почти напротив дома Вилльямсов.
Я не знаю, почему эта статья была отмечена восклицательным знаком. В ней не содержалось ничего, что могло бы пролить свет на историю с Джеком Потрошителем. И, тем не менее, Ди хотел что-то мне сказать этой статьёй. А может быть, просто отметил её как нелепость? Курьёз на периферии Потрошителианы?
Я решил спрятать журнал «Дом и сад» в портфель и ещё раз перечитать статью как-нибудь потом, на досуге. Только потому, что тревожил меня этот дурацкий очерк. Это было не более, чем инстинктивное ощущение. Или предчувствие. Так или иначе, я решил, что вернувшись в Лондон, наведаюсь к этим Вилльямсам и взгляну на их журнал, монеты и прочий хлам. А вдруг они знакомы с этим Ди? А «Дом и сад» надо будет в итоге передать в лабораторию. На предмет отпечатков пальцев. Пусть прогонят через базу данных Интерпола. На глянцевой бумаге отличные отпечатки получаются…
Я ухватился за журнал носовым платком, закрыл его и уже подхватил, чтобы ввергнуть в недра портфельчика, как вдруг моё внимание привлекли характерные вмятины на задней обложке. Такие счастливые для следователя находки случаются нечасто… Я наклонился к окну и повернул журнал под острым углом к свету: это была действительно редкая удача! Кто-то, возможно сам Ди, использовал журнал, как подкладку под листок бумаги, когда записывал номер телефона. На глянцевой поверхности обложки чётко видны были углубления: восемь цифр, разделённые дефисами: 7836-43-43. Я тут же занёс этот номер в мобильный телефон. Затем спрятал журнал в портфель и позвонил Мёртл. Я попросил её связаться с Бритиш Телеком и выяснить, чей это номер.
Мёртл попросила меня подождать на линии. Через пару минут она снова возникла в эфире.
— Колин, я позвонила в справочную Би-Ти. Это телефон приёмной гостиницы Савой.
— В Лондоне? — на всякий случай спросил я.
— В Лондоне. На Стрэнде.
Где находится памятник архитектуры арт-деко — отель «Савой» — я знал. Я даже знал, что гостиница стоит на месте того самого раннесредневекового Савойского дворца, который и дал ей своё название, впоследствие использованнон во всех странах мира для самых шикарных и дорогих отелей. Меня теперь интересовало другое. Был ли номер Савоя записан самим Ди, или же человеком, не имеюшим к делу никакого отношения.
— Мёртл, я попрошу вас сделать вот что. Когда кто-нибудь из наших оперативников появится, попросите его или её съездить быстренько в Савой — это десять минут на машине — и взять список всех остановившихся там за последнюю неделю. Включая выбывших. В особенности выбывших сегодня! Меня интересуют только мужчины, причём только европейцы и североамериканцы. Пусть спросит — но строго конфиденциально — может ли кто припомнить толстого мужчину лет сорока. Мог зарегистрироваться под фамилией Ди. Если такой фамилии не обнаружится, пусть прогонит весь список через базу данных. Путь предупредит их охрану чтобы не стирали видеозаписи за последнюю неделю. Они нам могут понадобиться в любое время.
Не успел я поговорить с Мёртл, как мой мобильный опять нервно затрещал.
— Старший Инспектор Дорф. Я слушаю.
— Старший Инспектор Дорф — здесь Маршан. Загадочные новости мне сообщили из Лилля.
— И какие же? — как бы не очень заинтересованно спросил я.
— Я же говорю — загадочные. Таинственные, не побоюсь этого слова. Ну, попросил я местных жандармов прогуляться на международную платформу. Они поспрашивали служащих. Никаких безобразий никто не заметил. Никто не жаловался, никто не стрелял. Дежурный по платформе — в полном спокойствии. Встретил и проводил поезд. Всё тихо и мирно. Вот только один из обходчиков странные вещи нашёл на перроне.
Я внутренне сжался. По всему телу разлился уже изрядно поднадоевший за этот день адреналиновый холодок. Маршан выдержал паузу.
— Две стреляные гильзы. И большое, ещё не засохшее, пятно крови.
Глава 8. Дорф. Джек Потрошитель и второй принцип классической трагедии
20 ceнтября 2004 года. 16.00 (Лондон), 17.00 (Париж).
У меня возникло тоскливое ощущение участия в каком-то старом, изрядно надоевшем кинофильме. Маршан ещё не провозгласил c присущей ему аффектацией о находке на Лилльском вокзале, как я уже понял, что услышу от него именно эти слова: «Две стреляные гильзы. И большое, ещё не засохшее пятно крови». Как говаривал один американский бейсбольный тренер: «И опять дежа вю…»
— От гильз ещё пахло порохом и жжёным маслом… — добавил Маршан.
«А вы хотели, чтоб от них пахло духами Мадам Шанель?»" — подумалось мне. Поймав себя на жалкой попытке сострить, я тихо порадовался. Cамому себе или первому знаку того, что я перестал сомневаться в адекватности собственного восприятия окружающей действительности. Итак, всё было, уважаемая аудитория… И пистолет, и Южени номер два, и стрельба на перроне.
— Но выстрелов, как вы сказали, никто не слышал?
— Именно… Как я и сказал: никто ничего не слышал, никто ничего не видел. Пострадавших — не обнаружено… Такая вот несуразица…
— Гильзы на баллистическую экспертизу отправили?
— Сразу же. Тот парень, что мне звонил, поехал в центральное отделение вместе с гильзами. Второй жандарм побежал в пункт наблюдения. Смотреть видеозаписи с платформы. Обещал позвонить, когда что-нибудь прояснится. Так что, будем ждать. А пока что, от вас, Колин, нам понадобятся все приметы этого бандита. Сейчас я подключу дежурного по станционному участку и вы ему всё подробно перескажете.
Дежурный по участку по-английски не говорил. Я же не настолько владел французским, чтобы c должным красноречием живописать облик господина Ди. Отчего Маршан постоянно прерывал мои перемешанные с мычанием и кряхтением отступления в английский и вставлял незнакомые мне сленговые словечки. Спустя пять мучительных минут, заново подвергнувшись кривым взглядам вагонной публики, я с облегчением завершил своё сольное блеяние. Дежурный отключился, чтобы передать мой словесный эскиз (до словесного портрета он явно не дотягивал) всем патрульным жандармам.
Маршан пообещал, что даст мне знать о результатах просмотра видеоматериалов и побежал за машиной: он выезжал встречать меня у вокзала Гар дю Норд. До прибытия в Париж оставалось около двадцати минут.
Я вдруг занервничал, ибо о главном я умолчал. А именно о том, что Ди стрелял (как мне показалось) в Южени (как мне тоже показалось). В пылу момента, я уверил себя в необходимости и достаточности моей легенды для обезврежения господина Ди. Сам факт наличия у гражданского лица огнестрельного оружия, да ещё и в общественном месте, уже подпадал сразу под несколько статей Криминального Уложения. Вот только если пойманный Ди расскажет полиции о нашей с ним беседе… Насколько бледный вид я буду иметь в этом случае? Не призывать же в свидетели своих попутчиков, которых я настойчиво расспрашивал по поводу стрельбы на перроне. Так я сам себя загоню в угол. Придётся содрогаться в рыданиях в манере Джона Такера: подозревал себя в галлюцинациях, вошёл в конфликт с самим собой, побоялся даже заикаться на эту тему. «Мсье Маршан, я так напугался! Так напугался, что мог растерять немного роликов по дороге… Даже совершенно вылетело из головы, что имел с преступником философскую беседу. Ах, да, и фамилия его — Ди. Простите, мы с ним не успели перейти на имена….»
Если мне и следовало ожидать того критического момента, когда неплохо было признаться во всём, то этот момент я благополучно упустил. Так что, Колин Дорф, поймают бравые жандармы толстяка Ди, проинформирует он полицию Французской Республики о том, что ты ввёл следствие в заблуждение, как тогда будешь изворачиваться? В принципе, не так уж всё и трагично: моё слово, слово инспектора Скотланд-Ярда, отмеченного наградами правительства Её Королевского Величества, — против слова убийцы Ди, отмеченного печатью холестерина. Ну и ещё тридцати-сорока пассажиров Евростара, коим вышеупомянутый Дорф подробно расписал внешность и поведение преступника, не беседовавшего с ним в вагоне и не упражнявшегося в стрельбе по проводницам перед окнами поезда.
«Ке серa — серa», — как однажды вокально отметила Дорис Дэй. Что-то неумолимо подказывало мне, какая в моём случае будет «серa»: господина Ди будут искать долго. Очень долго и нудно. Вряд ли найдут. Если этот персонаж ухитрился достичь состояния избирательной невидимости в укомплектованном пассажирами поезде, то уж как-нибудь он не будет прогуливаться, хлопая глазами, на виду у дежурных полицейских. Печально, но неумолимо объективно. Что же касалось его жертвы, то сострадание к Южени номер два у меня улетучилось как только Такер провсхлипывал мне о её намерении с ним «разделаться». Возможно, Ди и воительница от Евростара стоили друг друга. Что ж, на сегодня я уговорил себя до состояния почти чистой совести.