Поравзглянутьтрезвее инесмешиватьнашего родного сиволапого дегтя с
bouquet de l'impératrice.
Липутинтотчасжесогласился,нозаметил,чтопокривить душойи
похвалить мужичковвсЈ-таки было тогда необходимо для направления; что даже
дамы высшего общества заливались слезами, читая Антона-Горемыку, а некоторые
из них такдаже из Парижа написали в Россию своим управляющим, чтобот сей
поры обращаться с крестьянами как можно гуманнее.
Случилось, и как нарочно сейчас после слухов об Антоне Петрове, что и в
нашей губернии, и всего-то впятнадцати верстахот Скворешников, произошло
некоторое недоразумение, так что сгорячапослали команду. В этот раз Степан
Трофимович до тоговзволновался, что даже и нас напугал. Он кричал в клубе,
что войска надо больше, чтобы призвали из другогоуезда по телеграфу; бегал
к губернатору и уверял его, что он тут не при чем; просил, чтобы не замешали
его как-нибудь, по старойпамяти, в дело, и предлагал немедленно написать о
его заявлении в Петербург, кому следует.Хорошо, что всЈ это скоро прошло и
разрешилось ничем; но только я подивился тогда на Степана Трофимовича.
Года через три, как известно, заговорили онациональности и зародилось
"общественное мнение". Степан Трофимович очень смеялся.
- Друзья мои, - учил он нас, - наша национальность, если и в самом деле
"зародилась", как они там теперь уверяют в газетах,- то сидит еще в школе,
в немецкой какой-нибудь петершуле, за немецкою книжкой и твердит свой вечный
немецкийурок,а немец-учительставит ее на колени, когда понадобится. За
учителя-немца хвалю; новероятнее всего, что ничегонеслучилось и ничего
такогонезародилось,аидетвсЈкакпреждешло,то-естьпод
покровительствомбожиим. По-моему, идовольнобы дляРоссии,pour notre
sainte Russie. При том жевсе эти всеславянства и национальности - всЈэто
слишкомстаро,чтобы быть новым. Национальность, если хотите, никогда и не
являлась унас иначекак в видеклубнойбарской затеи, ивдобавок еще
московской.Я, разумеется, непро Игорево время говорю.И наконец, всЈ от
праздности.У насвсЈ от праздности,идоброеи хорошее. ВсЈотнашей
барской,милой, образованной, прихотливой праздности! Я тридцатьтысяч лет
про это твержу. Мысвоимтрудом житьне умеем. И что онитам развозились
теперь каким-то "зародившимся" у нас общественным мнением, - так вдруг, ни с
тогони с сего, с неба соскочило?Неужто не понимают, что для приобретения
мненияпервеевсегонадобентруд, собственныйтруд, собственный почин в
деле, собственнаяпрактика!Даромникогданичегонедостанется.Будем
трудиться,будемисвоемнение иметь.А так какмыникогданебудем
трудиться,то имнение иметьзанас будут те,кто вместо нас до сих пор
работал, то-есть всЈ та же Европа, всЈ те же немцы,- двухсотлетние учителя
наши. К томуже Россия естьслишком великое недоразумение, чтобы нам одним
его разрешить, без немцеви безтруда.
К томуже Россия естьслишком великое недоразумение, чтобы нам одним
его разрешить, без немцеви безтруда. Вот уже двадцатьлеткак я бьюв
набат и зову ктруду! Яотдал жизньна этот призыви,безумец, веровал!
Теперь уженеверую,но звоню и буду звонитьдо конца,домогилы; буду
дергать веревку, пока не зазвонят к моей панихиде
Увы! мы только поддакивали. Мы аплодировали учителю нашему, да скаким
еще жаром! А что, господа, не раздается ли и теперь, подчас сплошь да рядом,
такого же "милого", "умного", "либерального", старого русского вздора?
Вбогаучительнашверовал. -Непонимаю, почему менявсездесь
выставляютбезбожником?-говаривалон иногда,-яв бога верую, mais
distinguons, я верую, как в существо, cебя лишь во мне сознающее. Не могу же
я веровать как моя Настасья (служанка), или как какой-нибудь барин, верующий
"навсякий случай", - или какнаш милый Шатов, - впрочемнет, Шатов нев
счет, Шатов верует насильно, как московский славянофил.Чтоже касается до
христианства, то при всем моем искреннем к нему уважении, я - не христианин.
Я скорее древний язычник, как великий ГЈте, или как древний грек. И одно уже
то, чтохристианство непоняло женщину,-чтотаквеликолепноразвила
Жорж-Занд, в одном из своих гениальных романов. Насчет же поклонений, постов
и всего прочего, то не понимаю, кому какое до меня дело? Как бы ни хлопотали
здесьнашидоносчики, а иезуитомя быть нежелаю. В сорок седьмомгоду,
Белинский, будучиза границей, послал к Гоголюизвестное свое письмо, ив
немгорячо укорялтого, что тот верует "в какого-то бога". Entre nous soit
dit, ничего не могу вообразитьсебе комичнее тогомгновения, когдаГоголь
(тогдашний Гоголь!) прочел это выражение и... всЈ письмо! Но откинув смешное
и так как я всЈ-таки с сущностиюдела согласен, то скажуи укажу: вот были
люди! Сумели жеони любить свой народ, сумели же пострадать за него, сумели
же пожертвовать для него всем и сумели же в тоже время не сходиться с ним,
когда надо, не потворствовать ему в известных понятиях. Немог же, всамом
деле, Белинский искать спасения в постном масле, или в редьке с горохом!..
Но тут вступался Шатов.
- Никогда эти ваши люди нелюбилинарода, не страдали за него и ничем
длянего не пожертвовали,какбы ни воображалиэто сами, себе в утеху! -
угрюмо проворчал он, потупившись и нетерпеливо повернувшись на стуле.
- Это они-тоне любилинарода! - завопилСтепан Трофимович, - о, как
они любили Россию!
-НиРоссии, ни народа! - завопил и Шатов, сверкая глазами; -нельзя
любить то, чего не знаешь, а они ничеговрусском народе несмыслили! Все
они,ивывместес ними,просмотрелирусский народсквозьпальцы,а
Белинскийособенно;ужиз тогосамого письмаегокГоголюэто видно.
Белинскийточь-в-точькакКрыловаЛюбопытныйнеприметилслонав
Кунсткамере, а всЈ внимание свое устремил на французских социальных букашек;
так ипокончил на них.